напротив того, до 70-го года плохо верил и не молился, но говел, состоя в Турции на службе. Афон нужен был мне для внутреннего обращения. А ты и так обращен, поэтому хотя вообще мысль ехать в Оптину – мысль христианская и светлая, но когда христианину ни с того ни с сего думается, что ему до поездки в Оптину говеть невозможно, то это, пожалуй, что от дьявола, чтобы только отклонить человека всячески, даже и подобием какой-то веры, от душеспасительного дела! Сказано: «Ныне Израилю!» Понял? <…>

Смотри, с радости, что завещаю хорошую шубу, ты не вздумай молиться, чтобы я поскорее умер. Это грех.

Публикуется по автографу (ГЛМ).

144. В. В. Леонтьеву

1 ноября 1885 г., Москва

<…> Письмо Марьи Владимировны возвращаю; ты, послав его мне, пишешь: потому что для тебя «наши с Марьей Владимировной дела terra incognita»[49]. На первый раз Бог простит. А то бы, кажется, можно бы верить мне, что я прав, говоря, да и то очень ясно, об этих делах. Может быть, тебя действительно немного сбило то, что в Москве она была у меня. Это ничего не значит. Раз в два с лишком года я рискнул, потому что хотел ей самой насчет книги объяснить. Она со мной была довольно покойна, переговорили, и слава богу. Что ты статью ее мне послал – это ничего, даже хорошо сделал; только нехорошо сделал, что не исполнил все-таки, как я тебе тогда писал. Пожалуй, теперь обе статьи, и ее, и статья Кристи1, встретятся в «Гражданине» (Кристи уже послал туда), ее статью «Гражданин» в этом случае не напечатает, и ей это будет неприятно, да и мне невыгодно. А если бы ты, не суемудрствуя по-своему, просто последовал бы моему указанию и признался бы ей тогда, что посылал мне статью, что она мне очень нравится и что я советую напечатать в газете «Свет»2, то и ей доставил бы удовольствие, и мне было бы выгодно иметь 2 рекламы в 2-х газетах («Свет» – ее статья; «Гражданин» – Кристи).

А вот это-то прилагаемое письмо, напротив того, вовсе бы мне не следовало читать. Пойми же, батюшка, иное дело умная статья о книге моей и другое дело письмо, в котором пишут обо мне самом. Это волнует. Я не каменный! Чтобы вперед ты не сбивался, то я тебя научу. Векселя, счет о книгах и т. п. деловые вещи, конечно, передавать надобно. А насчет личных наших отношений3, мнений друг о друге (даже и хороших) избегай, умоляю тебя, всяких и словесных, и тем более письменных сообщений. Это, кажется, ясно. Ей, например, показалось обидным, что я просил ее еще раз не писать мне самой даже о делах. А мне это было необходимо сделать, зная, как она сейчас переменой своих чувств увлекается! Если хоть я не буду тверд в этом, то это будет опять то же; она себя еще не знает, а я и свои немощи, и непостоянство ее чувств, быструю смену покаяния, самоотвержения, любви, гнева, зависти, злобы изучил хорошо. А моя немощь вот какая: она не должна ни о чем почти думать даже иначе, как по-моему, особенно когда это до меня, до нее самой, до моего дома и до близких мне людей [касается], если она желает, чтобы я был ею доволен. Разумеется, я требую почти невозможного. Но ведь я это знаю, знаю, что это немощь моя, даже грех, потому что до глубины души, до ненависти раздражаюсь, если узнаю, что она (именно она, а не кто-нибудь другой) обо всем вышеперечисленном рассуждает несогласно со мной. Пусть Господь мне простит – с ней иначе не могу. Я боюсь ее мнений, чтобы не раздражаться и не грешить. Поэтому боюсь и писем, и тем более свиданий, сплетен и даже вообще рассказов об ней без моего спроса. Спрошу – другое дело, моя вина; только я могу знать, готово ли в данный час сердце мое для подобных о ней разговоров.

И не только мне пересылать письма ее и т. п., но советую и тебе (и Наташе) быть и с ней как можно осторожнее. Что-нибудь ей скажете, просто, как всякому другому: «Вот, у Константина Николаевича в доме то-то и то-то». Она и улыбнется, пожалуй, иной раз и как будто ничего, а потом и пойдет, и пойдет в сердце ее жестокая борьба. А вы этого не подразумеваете; видите, что она с вами ласкова, и проста, и как будто весела, и в простосердечии вашем скажете что-нибудь обо мне, о Варе, об Александре, о Таисе, о Лизавете Павловне и т. д. о нашей жизни. И все, что вы ей наскажете в этом роде, ей, поверьте мне, нож в сердце. А потом, быть может, даже и где-нибудь и с кем-нибудь сцена. Вот и этим летом это случилось. Прежде еще свидания со мною. Варя была у нее (с Таисиной Настей вместе), Марья Владимировна накинулась вдруг на нее, как безумная, и мать свою она ограбила, и Александр меня грабит и т. п., и т. п. Говорят, ужасно кричала. Я узнал об этом от Вари, но, зная Марью Владимировну хорошо, смекнул, что после этого припадка бешенства она будет тиха; помолился, однако, чтобы не ошибиться, и послал за нею, и, слава богу, ничего. Поговорили о книге, о моих болезнях, об общих вопросах и разошлись; она после этого думала даже, что я и еще за ней пошлю (видишь, как она скоро увлекается?), но я, разумеется, и не подумал.

Думал я: отчего же это она так на Варю и на ее мужа восстала вдруг? И что же – Лиза все нам объяснила, она рассказала, что при ней в Туле, у вас Наташа ей, М<арье> В<ладимировне>, сказала: «А Константин Николаевич у Вари руки целует» и т. п. (Это я помню, правда, при Наташе случилось, когда Варя из Мазилова приезжала за мной больным ходить. Так вот отчего «сыр-бор» загорелся».) <…>

Публикуется по автографу (ГЛМ).

1 И(?) И.(?) Кристи — рано умерший студент катковского лицея. Писал в «Гражданине» под псевдонимом Сергиевский. Леонтьев познакомился с ним через преподававшего в лицее П. Е. Астафьева.

2 «Свет» – дешевая многотиражная газета ультранационалистического направления. Выходила в Петербурге с 1882 г.

3 …насчет личных наших отношений… – Речь идет о племяннице Леонтьева М. В. Леонтьевой.

145. В. В. Леонтьеву

3 декабря 1885 г., Москва

Вот три рубл<я> сер<ебром>, обещанные на говенье.

Если