Идти к Языку надо было курсом фордевинд, а это… Лишь незнакомые с парусами люди считают, что ветер в корму — лучший из всех. А на самом деле — самый скверный. Паруса перекидывает с борта на борт, яхту раскачивает, она рыскает и теряет управление на гребнях. Иногда возникает ощущение полной беспомощности…

— Корнеич, я на траверзе Языка, почти в миле… Да ничего! Если совсем засвистит, сброшу всё, кроме бизани, выкину плавучий якорь, лягу в дрейф…

— Хорошо, решай! Когда подойдет катер, сообщи!

— Ладно! Отбой!.. Рыжик!

Тот с готовностью обернулся. Шкоты он держал, откинувшись, как вожжи. Ну, лихой ямщик на облучке!

— Рыжик, слушай! Задай шкоты. Потом открой форпик, возьми там аптечку, она у форштевня. И термос. И свою одежду. Аптечку и термос переправь мне и оденься. Только в один момент, чтобы долго не торчать без жилета.

— А тебе тоже одежду?

— Не надо…

— Тебе тоже холодно…

— Рыжик!

Тот уклонился от новой порции брызг, умело набросил шкоты на утки (молодец, паруса не заполоскали), потянулся к широкой крышке люка на баке. Оттянул тугой стопор. Стал толкать крышку вперед. Ветер сперва мешал, потом помог, толкнул ее с другой стороны. Она стукнула так, что корпус загудел, будто упавшая гитара. Рыжик бесстрашно, головой вперед канул в форпик, завозился там ("Ох, скорее бы!"), наконец встал в люке протянул блестящий термос и кожаную коробку:

— Виктор Максимович, передайте Словко!

Смолянцев потянулся, ухватил аптечку и термос и, продолжая отгибаться назад, переехал по борту ближе к корме. Положил свою ношу к ногам Словко и тут же ухватил внутренний буртик освободившимися руками.

Словко задал теперь на утку гика-шкот (ох, не свистануло бы только!), забросил ногу на ахтерпик, прижал ей румпель. Распотрошил аптечку, быстро отыскал облатку с надписью "Но-шпа".

— Виктор Максимович, дайте лекарство Олегу Петровичу. И налейте в крышку термоса чай… Пожалуйста…

Он видел, что Смолянцеву не хочется покидать свое место: когда сидишь на откренке, чувствуешь себя безопаснее. Но тот послушался. Словко же снова ухватил шкот и руль и почти вывалился за борт, уцепив ступней страховочный ремень. Надо бы еще сказать Рыжику, чтобы тоже откренил, но тот, по пояс в форпике, возился с одеждой. Наконец застегнул поверх рубашки жилет и сразу метнулся из люка. Захлопнул крышку, ухватил шкоты и без команды выгнулся наружу, зацепившись ногой в мокрой кроссовке за петлю у грот мачты. "Умница!"

Московкин между тем вытряс на ладонь две таблетки, приподнялся на локте, глотнул из блестящего стаканчика, который протянул Смолянцев.

— Благодарю… — и откинулся снова, упершись затылком в носовую переборку.

— Олег Петрович! Сильно болит, да? — жалобно спросил Словко (будто этим пустым вопросом он мог доставить облегчение).

— Не стану врать, болит… — Московкин опять поморщился и часто подышал. — Но, надеюсь, скоро полегчает…

— Катер идет! — крикнул Рыжик.

Ну, по правде говоря, это просто так говорилось — "катер". На самом деле большая моторная лодка типа "Пеликан". Однако, надежная, устойчивая, с очень сильным двигателем. Не зависящая от капризного ветра. Словко тоже увидел ее — старательно ныряющую вдалеке, среди зыби…

И в этот момент свистнуло по настоящему. Словко сильно потравил грот, ослабляя напор. Шкот скользнул в ладони, обжигая кожу. Словко хотел снова выбрать его, но понял: крен будет слишком велик. Потому что Виктор Максимович все еще сидел в кокпите, рядом с Московкиным. Видимо, теперь ему здесь было уютнее.

— Виктор Максимович, сядьте на борт, — быстро сказал Словко.

— Да, но…

— Скорее! — Словко выгибался за борт из всех сил. (Рыжик у себя, впереди, тоже.)

— Но мне казалось, что…

— Сядьте на борт, подполковник! Мы из-за вас опрокинемся! — И Словко сам поразился своему голосу и тону: было похоже на потерявшего терпение Корнеича. Смолянцев рывком бросил себя на бортовую палубу, начал откренивать старательно, как допустивший оплошку кандидат в матросы. Словко заметил, что Московкин усмехнулся сквозь боль.

Моторка была уже рядом (вот счастье-то!). Веселый моторист Федя показал большой палец: все, мол, о кей! Крикнул:

— Что с вами делать, мореходы?! Сопровождать?! Взять на буксир?!

— Взять на борт Олега Петровича, у него приступ! И скорее на базу! Там вызвать неотложку!..

— А вы как? — встревожился Федя.

— Идем пока. Отвезешь Олега Петровича и возвращайся к нам! Если увидишь на базе кого из наших, возьми с собой! Или кого-нибудь из шлюпочников! Не хватает матроса.

Федя сделал широкий разворот, сбавил ход, пошел параллельно "Зюйду", приближаясь к нему с наветра. Потом свесил с борта два шлюпочных кранца.

— Травите парусину!

Рыжик и Словко разом ослабили шкоты, задали на утках концы. Словко освободил и бизань. Паруса остервенело захлопали. Грота-гик угрожающе замотало. Федя бросил два швартовых конца. Словко и Рыжик потянули их, два суденышка сошлись бортами посреди волн с пенными гребешками, Ударились, но кранцы смягчили толчок. Рыжик задал швартов за мачту, под грота-гиком, Словко — за крепкую утку бизань-шкота.

Теперь "Зюйд" и моторка составляли как бы одно целое. Хлипкое, но все же целое. Этакий катамаран, который не разорвать, не опрокинуть.

— Олег Петрович, вы сможете перебраться в катер? — спросил Словко. Он почему-то чувствовал себя виноватым. — Или вам помочь?

— Смогу, смогу, голубчики. Я ведь еще не совсем… — Он тяжело перевернулся на бок, встал на колени, ухватился за швертовый колодец. Виктор Максимович бросился было поддерживать, но Московкин сцепил зубы, рывком перевалил себя к правому борту, лег на него, сполз в моторку на руки Феде. Вытянулся там на сланях. Федя подложил ему под голову клеенчатую спинку от сиденья.

— Спасибо, мои хорошие… — выговорил Олег Петрович.

Смолянцев сделал движение (может, инстинктивное) — тоже к моторке.

— Виктор Максимович, вам пока нельзя, — бесцветным голосом сказал Словко. — Я не удержу судно без вашего веса.

Тот замер, широко расставив ноги и опершись о бортовую палубу.

— А? Да я, собственно… Хорошо. Надо — значит, надо. Так сказать, вместо балласта?

Словко не ответил, потому что выражение было точным.

— Отваливаем? — спросил Федя. И тут же озабоченно посоветовал: — Словко, спусти лишнюю парусину.

Словко это и сам знал. Он уже отдал бизань-фал и теперь отшнуровывал съехавший вниз передний край паруса от мачты. Потом выдернул из вертлюга штык-болт, освободил гик, начал наматывать на него парусину. Бросил свернутый парус в кокпит — туда, где недавно лежал Олег Петрович. Рыжик тем временем, получив команду от Словко, убирал кливер. Ему приходилось труднее. Кливер был поднят на штаге, идущем от самого верха грот-мачты к ноку метрового бушприта. Рыжику пришлось встать на бушприт и, балансируя, отцеплять от натянутого троса проволочные ползуны. А яхту мотало. В своем надутом жилете Рыжик был похож на оранжевого птенца, который только что вылупился из яйца и неуверенно топчется тонкими коричневыми ножками на жердочке.