— Не смейте! — снова закричал Виктор Максимович. И кричал что-то еще, потом закашлялся. Налетевший ветер взметнул над его плечами парусину апселя, и это придало происходящему некую романтическую окраску. Впрочем, стишата, которые вдруг вспомнились стучащему зубами Словко были не романтическими, а ехидными. Он их сочинил еще в третьем классе, для дурашливой картинки в "Лиловой кляксе":

Тьфу! Ведь обещал не заниматься больше стихоплетсвом! И не вспоминать даже…

Уже издалека Словко увидел, что Смолянцев запахнулся в апсель, как Наполеон в плащ, и снова пошел к полюбившемуся камню. А ветер надул Рыжкин стаксель, надавил на белый треугольник грота (и, наверно удивился: почему парус теперь стал такой маленький?)

Но и с маленьким гротом "Зюйд" побежал резво. Иногда его догоняла волна — теперь без гребней, пологая, почти попутная, поднимала корму, мягко уходила под днище. На таком курсе даже очень крепкий ветер был не страшен остойчивому суденышку с зарифленным парусом. И можно было не откренивать.

— Рыжик, сядь в кокпит, не торчи на ветру.

Рыжик послушно съежился у носовой переборки. Глянул: "А ты?" Но Словко оставался на борту, у кормы — иначе трудно работать румпелем и ничего не видно впереди.

Мягкий бег яхты, скорость, совсем уже не страшные шум и плеск могли бы сделать этот отрезок пути сплошной радостью. Если бы не холод (все-таки он крепко донимал), не саднящая боль от удара гиком и не мысли (они все же царапались) об оставленном на острове Смолянцеве, "Но ведь сам же виноват", — сказал себе Словко. Он был уверен, что и Корнеич рассудит так же…

Когда были в ста метрах от гавани, выскочила навстречу моторка.

— Эй, привет! — радостно заголосил Федя. — А где ваш пассажир?

— На Языке! Не захотел с нами! Сходи за ним!.. А за Корнеичем не надо, он идет сюда на "Робинзоне"!

Федя рванул сквозь волны, а Словко обогнул мыс и носом подвел "Зюйд" к привычному (родному такому!) причалу.

3

К счастью, на базе была душевая. И (опять же, к счастью) нынче не была отключена горячая вода. Степан Геннадьевич Поморцев опытным глазом определил в Рыжике и Словко "повышенную степень трясучести" и без лишних разговоров погнал их под тугие струи. Словко сладко изнемогал под этими струями, ощущая, как уходят из него последние судороги озноба. А в соседней кабинке верещал наполовину всерьез Рыжик, которому самолично "возвращал нормальный тепловой баланс" начальник базы.

— Ай! Дядя Степа! Кипяток же! Мама!..

— Мама только скажет спасибо… если не схватишь чахотку… Терпи…

После душа Словко натянул наконец возвращенную Рыжиком форму, а сам Рыжик был облачен в длиннющую взрослую тельняшку. В таком виде он последовал за своим командиром в пристройку, именуемую "бытовка". Там Словко старинным электрическим утюгом высушил и выгладил мокрые Рыжкины шмотки. Ему было не привыкать — свою форму он гладил с первого класса.

Наконец Рыжик обрел привычный облик барабанщика — даже берет и аксельбант на месте. Словко глянул в пятнистое зеркало на себя. Ну… малость помят, но в общем-то ничего. Хотя не красавец, конечно. Мама про его внешность говорила: "Ноги, космы и шевроны…" Словко расчесал выгоревшие космы пальцами, поскреб на ноге розовое пятно отвалившейся болячки и увидел сквозь отраженное в зеркале окно, как подошла к пирсу моторка. Из нее выбрался и кинул на руки Феде свернутый парус Виктор Максимович Смолянцев. Что-то спросил у моториста и быстро зашагал к штабному домику. У Словко опять неприятно зацарапалось внутри. "Но он ведь сам виноват…" Будто отзываясь на царапанье, завибрировал на груди под рубашкой мобильник.

— Словко, ты где?! Я звоню, звоню!..

— Степан Геннадьич нас в душе отпаривал!

— Значит, вы уже на базе?! Все в порядке?

Словко не стал вдаваться в подробности.

— В полном…

— Дождись там меня, ладно?

— Мы дождемся… А ты где?

— На полпути. Была мелкая неприятность, наветренный бакштаг полетел, торчали в дрейфе, чинились. Теперь уже в норме…

— Сильно свистит?

— Изрядно. Зато скорее дойдем…

"Если что-нибудь еще не полетит", — мысленно добавил Словко. Свистело и правда изрядно. На серой воде белели частые барашки. Над Мельничным полуостровом наперегонки мчались клочковатые пасмурные тучки. Верхушка мачты на мысу гнулась. Хорошо хотя бы, что не было дождя и морось тоже исчезла.

Однако в любую погоду надо заниматься делом. Крепкие ребята-многоборцы, что возились в эллинге со шлюпкой, по просьбе Словко выдернули из воды, поставили на тележку, а потом на кильблоки "Зюйд".

— Цените морскую солидарность, юнги!

— Он не юнга, а капитан, — ревниво сказал про Словко Рыжик.

— Виноваты, учтем, — пообещал старшина многоборцев.

Словко взял в дежурке ключ от ангара. Потом они с Рыжиком убрали с "Зюйда" паруса, понесли их в ангар вместе с гребками и отвязанным от штага лисенком Берендеем. Рыжик что-то украдкой шептал промокшему Берендею. Паруса растянули для просушки вдоль стеллажей с запасным рангоутом. Берендея на шкентеле подцепили к рында-булиню запасного сигнального колокола — пусть и зверь сохнет. Сходили еще раз к "Зюйду", принесли спасательные жилеты и аптечку. Словко открыл шкаф-рундук, чтобы убрать в него коробку с лекарствами (сразу вспомнил: "А что теперь с Олегом Петровичем?"). В рундуке хранилось всякое отрядное имущество: запасные блоки, папки с бланками гоночных протоколов, кое-какая посуда, фонарики, сигнальные флажки… На внутренней стороне дверцы всегда висел оранжевый мачтовый флаг. Сейчас его не было…

Словко помигал. Выскочил из ангара. Поморцев неподалеку что-то втолковывал инструктору Володе.

— Степан Геннадьич! Сегодня кто-нибудь, кроме нас брал ключ от ангара?! Флага нет на месте!

— Аида Матвеевна утром приезжала, она и забрала! Сказала, что для лагеря… А вы, кстати, почему не в лагере? — наконец уловил странность ситуации начальник базы. Он был не в курсе эспадовских проблем.

— Обстоятельства… — неохотно отозвался Словко. "Вот зараза! И флаг стащила! Видать, нарочно приезжала! Как мы теперь без флага-то…"

Рыжику Словко ничего не сказал: зачем его лишний раз огорчать… Тот уже пристроился на мягких запасных жилетах — с книжкой "Принц и нищий", которую вытащил из своей ячейки. Накинул на себя старую парусину. ("Ну, читатель! Пуще меня…")

— Словко, не закрывай дверь, ладно? А то темно будет…

— Можно же лампу зажечь… — Словко щелкнул выключателем, вспыхнула под балкой стоваттная лампочка. И… сразу — память о недавнем дне. Когда эта лампа не зажглась. Потому что отключили энергию. И когда в больнице остановился аппарат "искусственное сердце"… И Тёма Ромейкин…