Я подумал, что если бы был на его месте, то ушел бы в отставку, вернулся на ферму и стал разводить овец и помогать сыну. Я сделал бы это именно тогда, когда находился на пике своей карьеры, был почитаем во всем мире, когда передо мной заискивали политики, когда-то игнорировавшие меня, когда я еще был популярен в обществе, будучи легендой нескольких войн и в целом удовлетворенным собой. Прежде чем Биби Нетань-яху ощиплет мне перья, прежде чем по моей вине произойдет раскол в моей партии, прежде чем я увязну в вонючем болоте партийной политики.

Зачем ему все это было нужно? Только потому, что «Шарон никогда не сдается»? Зачем нужно было дожидаться поражения, когда можно было уйти победителем?

Даже сегодня, когда конец Шарона известен, я спрашиваю себя: почему он не остановился? Почему не сделал того, что напрашивалось в той ситуации? Что удерживало его? Инерция? Упрямство? Страх остаться не у дел? Страх падения? Жажда власти? Ощущение своего предназначения, своей миссии?

Тогда я говорил все это Шарону, а он только слушал и улыбался. Он знал, что я пришел не для того, чтобы обвинять или защищать его. В моих словах не было ни обвинений, ни возражений. Только дружеский совет в разговоре ветеранов, которые видели все.

Когда я был мальчишкой, в течение полутора лет отец занимался моим образованием дома. Помню, однажды он прочитал мне рассказ из потрепанной венгерской книжки.

В нем простой человек, плотник по профессии, умирает в преклонном возрасте. Родных у него нет, и после смерти он оказывается всеми забыт. Но не окончательно. Несколько месяцев спустя его друзья собираются в пивнушке, вспоминают недавно усопшего товарища, и на какие-то недолгие мгновения он живет в их памяти. Проходит год-другой, по радио передают бывшую популярной много лет назад песню, и старушка вспоминает вдруг юношу-плотника, которому когда-то подарила свой первый поцелуй. И он живет несколько мгновений в ее памяти. Проходит еще несколько лет. Молодой юрист разбирает бумаги в кабинете недавно умершего отца. Ему попадается на глаза пожелтевший счет, присланный когда-то его отцу плотником за изготовление книжных полок для кабинета. Молодой юрист понимает, что этот счет уже никому не нужен, и выбрасывает его в окно. Клочок бумаги опускается на тротуар, капли дождя смывают едва различимые буквы и цифры одну за другой, пока не исчезает последняя память об умершем плотнике.

Отставные политики – как те буквы и цифры, медленно исчезающие под действием капель дождя. Некоторое время ими еще интересуются, задают вопросы, хотят знать, что произошло. Но затем интерес исчезает. Твой автомобиль передают кому-то другому, вместо четырех помощников у тебя остается только один, по утрам ты начинаешь слушать те радиостанции, которым еще вчера отказывался давать интервью. Чем больше проходит времени, тем больше ты понимаешь, что то, что еще недавно казалось важным, уже не является таковым.

Большинство политиков в такие мертвые периоды посвящают время партийным делам. Ездят в региональные отделения, в которых давно не бывали, ходят на бар-мицвы детей активистов, приглашают на обед членов совета партии. Я ничего такого не делал. Я довольно многого достиг в политике без ритуального посещения праздников и свадеб – считал все это ненужным. В конце концов, всеми партийными делами занимается Пораз, говорил я себе. А кроме того, все знали, что без меня «Шинуй» не получил бы ни одного мандата.

У меня появилось время. Я снова стал писать, вернулся к игре в шахматы, работал над законопроектами и долгие часы сидел на заседаниях, слушая других депутатов. Время от времени я поднимался на трибуну и задавал правительству жару, но без былого энтузиазма. Коалиция так эффективно вредила сама себе, что оппозиции не нужно было ничего делать, только аплодировать с галерки. В рядах «Ликуда» образовалась пятая колонна под предводительством Биби, вышедшего из правительства после разъединения, которая срывала одно голосование за другим.

– Пусть продолжают в том же духе, – говорил я Поразу. – Это только добавит нам мандатов.

От скуки я поехал в Китай во главе большой дипломатической миссии. В одном из сотен киосков на рынке в Шанхае я купил зеленую кепку Мао с красной звездой, надел ее и почти не снимал. Куда бы я ни пошел, все хихикали. Смотрели на меня, на кепку – и хихикали. Я был единственным человеком среди более миллиарда китайцев, носившим кепку Мао. Его френч тоже вышел из моды – я искал себе такой, но во всем Китае не нашел ни одного моего размера. За всю долгую поездку я увидел портрет Мао только один раз – на площади Тяньаньмэнь на стене мавзолея, под охраной полицейских. Если уж Мао, один из крупнейших и самых осуждаемых лидеров двадцатого века, исчез из памяти людей так быстро, то что уж говорить обо мне?

В ноябре 2005 года Шарон ошеломил всех, объявив о создании партии «Кадима». Через два дня были объявлены выборы, третьи за какие-то шесть лет. Опубликованные через два дня результаты опросов показали, что «Кадима» нанесет нам сокрушительное поражение, но я отказался сдаваться. Я знал, что умею проводить предвыборные кампании, и полагал, что у нас есть избиратели, которые будут верны нам при любых обстоятельствах.

16 декабря я написал заметку в газету «Шинуй», в которой раскритиковал партию «Кадима» и ее лидера. По сути, это не партия, а театр одного актера, за которым нет никакой внятной идеологии. Его избирательная кампания была один сплошной популизм: Шарон с людьми, Шарон с овцами, Шарон-мачо. Моя заметка начиналась словами: «А что, если, не дай бог, с Ариэлем Шароном что-то случится?»

Через два дня у Шарона случился первый приступ.

Публику информировали, что он в хорошем состоянии, но слухи утверждали обратное. Я, конечно, позвонил ему. Его голос был слабым, но говорил он отчетливо. Даже вспомнил мою старую поговорку: «Нет надежды на беспокойство».

Две недели спустя Ольмерт участвовал в ток-шоу Яира.

– В ближайший четверг, – сказал ему Яир, – Шарон ляжет на операцию, а ты станешь de facto премьером Израиля.

Ольмерт отмахнулся.

– Да ладно, – сказал он, – Шарон практически здоров и поведет нас на выборы.

Позже в тот же вечер, у меня дома, я сказал ему, что ситуация невеселая. У Шарона серьезные проблемы со здоровьем, а партия целиком зависит от него.

– Если что-то случится, – сказал Ольмерт, – ты будешь моим конкурентом на выборах.

Этот мрачный прогноз стал реальностью четвертого января. У Шарона случился второй инсульт, он впал в кому, из которой уже не вышел, и лидером «Кадимы» стал Ольмерт. При всей моей любви к Ольмерту я полагал, что он будет соперником, противостоять которому будет не так уж сложно.

Я знал, что, прежде чем начать предвыборную кампанию, мы должны составить новый список кандидатов в Кнессет, но не придал этому большого значения. В «Шинуй», в отличие от других партий, не было внутрипартийных выборов, а было тайное голосование ста шестидесяти девяти членов Совета партии. Я полагал, что и на этот раз представлю Совету свой список кандидатов и его без проблем утвердят.