Я сказал «да» всем.

Мою новую-старую радиопередачу поставили в расписании на субботу, одиннадцать утра – видимо, чтобы ортодоксы не узнали о ее существовании. Свой первый эфир я начал такими словами:

– Во избежание недоразумений я решил в самом начале прояснить кое-что:

Признаю, что я отношу себя к элите. Признаю, что толстый. Признаю, что буржуа. Признаю, что старый. Признаю, что знаменитость. Признаю, что интеллектуал. Признаю, что я друг Ольмерта. И благодарю Бога за это.

Что еще? Сознаюсь: я ашкенази. Я люблю гуляш больше, чем кускус; классическую музыку больше, чем мелодии в стиле «миз-рахи»; сознаюсь, что не праздную марокканскую Мемуну; что не посещаю могил праведников; что не вписываюсь в Ближний Восток и не верю в Бога. И слава богу, что так.

Признаю, что я мужчина. Признаю, что мне нравятся красивые женщины; признаю, что целовал девушку, не получив нотариально заверенного разрешения. Признаю, что пламенные феминистки вызывают у меня отвращение, избалованные женщины раздражают меня, а сложные женщины пугают. И слава богу.

Сознаюсь: я терпеть не могу милосердных либералов и не люблю забастовки. Я не в восторге от палестинцев, не верю в то, что все люди равны. Признаюсь: постмодернизм оставляет меня равнодушным, а от рок-н-ролла у меня болит голова. Да, я предпочитаю новое шоссе щавелевому полю, а в уличных драках всегда на стороне полицейских. Я признаю, что у меня есть предрассудки. Ну и слава богу.

И это еще не все. Я признаю, что я патриот Израиля. Что я светский еврей. Признаю, что я – это я. И слава богу, что так.

Ну и что вы будете с этим делать?

В июле 2006 года меня назначили председателем Совета мемориала «Яд ва-Шем».

Я считаю, что этот музей предназначен не только для сохранения памяти о Катастрофе. Он должен пробуждать совесть в мире, напоминать о том, что произошло, чтобы не допустить повторения этого. Когда к нам приезжал Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун, я воспользовался этим шансом, и вместо ожидаемой речи о шести миллионах евреев стал говорить о резне, происходившей в те дни в Дарфуре.

Опытный дипломат, Пан Ги Мун сохранял непроницаемое выражение лица, так что я так и не понял, что он думал по поводу моей речи. Но мои слова процитировали все крупнейшие газеты мира. Надеюсь, что они помогли людям осознать всю трагичность событий, происходящих в этом равнодушном мире при нашем молчаливом попустительстве. Я считал своим долгом говорить от имени погибших вчера, чтобы спасти тех, кто может погибнуть завтра.

Неожиданную радость я испытал, когда узнал, что у меня, оказывается, есть заместитель. Несколько лет назад «Яд ваШем» сделал «почетным заместителем председателя» моего старого друга, лауреата Нобелевской премии Эли Визеля. «Эли, мой дорогой друг, – написал я ему, – я всегда мечтал, чтобы Эли Визель был моим заместителем. И вот теперь моя мечта сбылась».

Жизнь не то чтобы вернулась в привычную колею (у нее ведь не одна колея), но мне казалось, что я снова нашел свое место в ней. Накануне праздника Суккот я пошел в синагогу Бейт-Даниэль послушать лекцию Яира о библейской истории Саула и Самуила. Получил огромное удовольствие, но по дороге домой не переставал думать о выражении, которое услышал: «проживать взятое взаймы время».

Я скрывал от жены и детей и в какой-то мере от самого себя, но мое тело стало намекать мне, что что-то не так.

Я умер ровно через год после того, как мне сообщили, что я болен.

Оглядываясь назад на этот период, я с легким удивлением осознаю, что в основном он был скучным. Болезнь и смерть – это большая личная драма для больного и его близких, но все истории болезни в общем-то похожи: перепады настроения, первый диагноз, повторное заключение, улыбка профессора Флисса, который сообщает мне, что операция прошла успешно, сосредоточенное лицо доктора Пефера в тот момент, когда он помогает мне забраться в аппарат для облучения, лунообразное лицо японского врача в онкологическом центре «Мемориал Слоун-Кеттеринг» в Нью-Йорке, расстроенные лица профессора Равида и профессора Инбара – единственных, кто сказал мне правду, отчаяние на лице профессора Барабаша, директора тель-авивской клиники «Ихилов», когда он понял, что меня не удастся убедить продолжать химиотерапию, заплаканное лицо Ольмерта, сидевшего рядом со мной, вымученная улыбка на лице Данкнера, который не бывал в больнице со времени смерти отца, бледное и испуганное лицо Ализы и красивые, мои самые любимые во всем мире лица Шулы, Мерав и Яира, которые сидели возле меня по ночам, и лицо Михаль, внезапно возникающее из тьмы, а затем снова исчезающее.

Потом в газетах писали, что я скончался «после продолжительной борьбы с раком». Это неправда. Не я боролся с раком, а он со мной. Когда-то давно Кишон сказал мне, что самые важные слова, которые человек может услышать в своей жизни, это слова, произносимые врачом с рентгеновским снимком в руках: «Кое-что мне здесь не нравится». Я многие годы повторял эту шутку, и вдруг она случилась со мной. Первая опухоль, размером с горошину, появилась на моем правом ухе. Ее удалили, но врач сообщил мне, что от нее пошли метастазы в лимфатические пути. В тот вечер у нас были билеты на «Короля Лира» в театр «Камери». Я сказал Шуле, что чувствую себя хорошо и не испытываю никакого страха, но на спектакль не пойду: я уже получил дневную дозу шекспировских страстей.

Вторую опухоль тоже удалили, в ходе семичасовой операции, после которой мне сказали, что я «чист» и здоров. Прошло несколько месяцев, я вернулся в «Совет мудрецов», время от времени писал статьи, а затем мне сообщили, что обнаружены метастазы в легких. Тем же вечером я повел Мерав и Яира в паб в Тель-Авиве. Мы с Яиром пили виски, а Мерав заказала клубничного цвета коктейль.

– Не знаю, как сказать вам, чтобы не выглядеть чересчур драматичным, но мне осталось жить несколько месяцев.

Мы сидели там допоздна и разговаривали. О нашей жизни, о страхах, о том, какой станет семья без меня.

– Знаю, что вы не поверите мне, – сказал я им, – но мне не на что жаловаться. Я должен был умереть в тринадцать лет, а мне уже семьдесят семь, я окружен друзьями и близкими, окружен любовью и понимаю, что сделал в жизни гораздо больше того, что мне было предначертано судьбой.

– Единственная моя претензия к тебе, – сказал Яир, – ты не подготовил меня к жизни без тебя.

– Я подготовил тебя, – сказал я, – ты просто еще этого не знаешь.