— Прекрасная новость, — отозвался севаст. — Отчего же ты выглядишь так, словно макуранцы только что показались у Бычьего Брода? Неужели ты настолько беспокоишься за ее жизнь? — сообразил он наконец.

— Да, — ответил Маниакис. — Беспокоюсь. Повитуха предупредила меня, что если моя жена снова забеременеет… — Он замолчал, не желая произносить слова, которые могли бы оказаться дурным предзнаменованием, потом продолжил:

— Но именно Нифона захотела предпринять следующую попытку, как только мы сможем, поэтому… — Он снова умолк.

— Теперь я понимаю, отчего у тебя такое вытянутое лицо, — пробормотал Регорий, осенив себя знаком солнца. — Будем надеяться, Господь наш, благой и премудрый, не оставит своими заботами твою жену и вашего будущего ребенка.

— Остается только ждать, как повернутся события, вот и все, — хмуро сказал Маниакис. — Как же мне хочется, чтобы в нашей империи нашлось хоть одно такое место, где я смог бы влиять на события, а не ждать, пока стрясется нечто не зависящее от меня, но требующее моей незамедлительной реакции.

— Если кубраты действительно будут сидеть тихо, ты сможешь уже этим летом встретиться на поле брани с макуранцами, — заметил Регорий. — Ради такой возможности стоило потратить пятнадцать тысяч золотых.

— Если кубраты будут сидеть тихо, — с горечью отозвался Маниакис. — Если я смогу набрать и обучить достаточно солдат, чтобы дать сражение Абиварду и остальным генералам Сабраца. Если я найду опытных, надежных командиров, которые не побегут от железных парней. И если я соберу нужное количество денег, чтобы всем им заплатить. Хотя нет, после грабежа, который я учинил в храмах, деньги меня пока не заботят, зато я предвижу в будущем другие осложнения из-за своих действий.

— Парсманий никогда не побежит от макуранцев, — сказал Регорий. — Думаю, он будет только рад покинуть столицу и принять командование крупными силами.

Маниакис хотел было ответить сразу, но сделал паузу — теперь наступила его очередь изучать лицо Регория.

— Похоже, ты не слишком огорчишься, если Парсманий покинет столицу, — наконец проговорил он.

— По правде говоря, нет, — ответил Регорий. — Он слишком вспыльчив; его выводит из себя мысль, что ты не назначил его севастом вместо меня.

— Знаю, — согласился Маниакис. — Но я считаю несправедливым лишать тебя поста, с которым ты прекрасно справляешься. Может, отцу рано или поздно удастся вразумить Парсмания. Лично я в этом не преуспел. Но, по правде говоря, я ни в чем не преуспел с тех пор, как на мою голову возложили корону империи, — Регорий открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его и задумался, припоминая события, случившиеся со времени восшествия Маниакиса на трон. Его мысли легко читались по выражению лица; молодой севаст еще не вполне овладел придворным искусством скрывать, что у него на уме. После затянувшейся неловкой паузы он с трудом выдавил из себя:

— Думаю, дела вскоре пойдут лучше. Если на то будет воля Господа нашего.

— Да будет так! — отозвался Маниакис. — Когда мне придется вновь столкнуться с Абивардом, мне хотелось бы, чтобы в моем лице он получил равного противника. Пожалуй, мы с ним могли бы стать друзьями, если б не родились в разных государствах. Мы неплохо ладили, когда плечом к плечу воевали за то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.

— Да. И вот какова благодарность Царя Царей! — вздохнул Регорий.

— Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, — заметил Маниакис. — Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.

— Но и граница проходит совсем не там, где проходила до вторжения макуранцев, — сказал Регорий, — а гораздо восточное.

— Верно. На это обстоятельство я должен обратить особое внимание, — вздохнул Маниакис. — Если у меня будет такая возможность. Глядя на то, как неважно обстоят дела здесь, в самом сердце империи, я иногда спрашиваю себя: не лучше ли мне вернуться назад, в Каставалу, чтобы продолжать борьбу, опираясь на землю, которую я действительно могу держать под контролем.

— Будь мудр, величайший, — встревожился Регорий, — никогда не повторяй подобных слов там, где тебя может услышать еще кто-нибудь, кроме меня, ибо нет лучшего способа посеять в Видессе настоящую панику. Кроме того, если тебе не удастся удержать в железной узде столицу, тебе тем более не удастся сделать это с целой империей!

— Ну, может, ты и прав, — ответил Маниакис, взвесив слова Регория. — Но все равно мне так хотелось бы управлять империей из такого места, где нет нужды опасаться предательства, находясь вне стен резиденции, и немедленного разгрома вне стен столицы.

— Я уверен, что очень скоро дела наладятся, величайший, — дипломатично заметил Регорий.

— Надеюсь, ты прав, — ответил Маниакис. — Но провалиться мне в ледяную преисподнюю, если я понимаю, как.

* * *

— Маниакис, как ты мог? — требовательно вопросила Лиция. Можно было бы и разозлиться на нее за нарушение протокола, но поскольку все остальные, включая жену, именовали его «величайший», то он скорее испытывал облегчение, когда хоть кто-то обращался к нему как к обычному человеку.

— Как я мог? — переспросил он. — Как я мог — что?

Его двоюродная сестра вдруг заколебалась. Не из-за несколько запоздалого уважения, рассудил Маниакис, а потому, что собиралась затронуть тему, обычно не обсуждаемую незамужними видессийскими женщинами. Наконец, собравшись с духом, Лиция решительно продолжила:

— Как ты мог допустить, чтобы твоя жена вновь понесла, зная, чем могут окончиться для нее вторые роды?

— Поздравляю, кузина! — Маниакис иронически поклонился. — Отличный вопрос. По правде говоря, я уже не раз задавал его себе сам, но до сих пор не смог найти удовлетворительного ответа.

— И все же? — Лиция подбоченилась. — Мне казалось, я знаю тебя достаточно хорошо, но я и представить себе не могла, что ты решишься на такое.

— Я бы ни за что не решился, — ответил Маниакис, — если бы все зависело только от меня. Но в таких делах обычно решают двое. И когда Нифона стала настаивать на своем праве на риск, как, по-твоему, я мог сказать ей «нет»? Боюсь, даже твоей мудрости не хватило бы, чтобы переубедить ее.

— Так настаивала она сама? — проговорила Лиция упавшим голосом. — Мужчины есть мужчины, что ни говори; и когда до меня дошли новости, я подумала… — Она принялась сосредоточенно разглядывать мозаичную картину у себя под ногами. — Наверно, мне следует принести свои извинения, величайший!

— Разве что за напоминание о том, что мужчины есть мужчины, — заметил Маниакис. — Ты хоть раз видела меня увлекающим какую-нибудь симпатичную служанку под сень вишневых деревьев?

Поднявшая было глаза Лиция опять поспешно углубилась в изучение мозаики; Автократору все-таки удалось смутить кузину. Но ненадолго. Подняв голову, она ответила с озорной улыбкой: