В числе факторов, которые должны были морально поднять войска, но фактически послужили к их вящему разложению, были комиссары и комитеты.

Быть может, среди комиссаров и есть черные лебеди, которые, не вмешиваясь не в свое дело, приносят известную пользу. Но самый институт, внося двоевластие, трения, непрошеное преступное вмешательство, не может не разлагать армии».

Далее Деникин дал нелицеприятную характеристику комиссарам своего фронта.

«Другое разрушающее начало — комитеты. Я не отрицаю прекрасной работы многих комитетов, всеми силами исполняющих свой долг. В особенности отдельных членов их, которые принесли несомненную пользу, даже геройской смертью своей запечатлели свое служение Родине. Но я утверждаю, что принесенная ими польза ни в малейшей степени не окупит того огромного вреда, который внесло в управление армией многовластие, многоголовие, столкновения, вмешательство, дискредитирование власти».

Генерал приводит множество конкретных примеров в подтверждение своих мыслей. Он доказывает, что комитеты провели очень удачное «покушение на власть».

Постепенно в речи все больше проявляется обвинений в адрес Временного правительства. Брусилов предлагает Деникину сократить доклад, но Антон Иванович настаивает на продолжении выступления в полном объеме и анализирует «Декларацию прав солдата», утвержденную А. Ф. Керенским 9 мая 1917 года. Декларация, по мнению главкозапа, — «последний гвоздь, вбиваемый в гроб, уготованный для русской армии».

Он показывает всю пагубность декларации, уничтожающей последние остатки воинской дисциплины. С этого момента его речь все больше и больше напоминает обвинительный вердикт Временному правительству.

Закончил свое выступление Антон Иванович на высоком эмоциональном подъеме:

«Невзирая на развал армии, необходима дальнейшая борьба, как бы тяжела она не была. Хотя бы даже с отступлением к далеким рубежам. Пусть союзники не рассчитывают на скорую помощь нашу наступлением. Но и обороняясь, и отступая, мы отвлекаем на себя огромные вражеские силы, которые, будучи свободны и повернуты на Запад, раздавили бы сначала союзников, потом добили бы нас.

Но на этом новом крестном пути русский народ и русскую армию ожидает, быть может, много крови, лишений и бедствий. Но в конце его — светлое будущее.

Есть другой путь — предательства. Он дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей… Но проклятие предательства не даст счастья. В конце этого пути политическое, моральное и экономическое рабство.

Судьба страны зависит от ее армии.

И я, в лице присутствующих здесь министров, обращаюсь к Временному правительству:

Ведите русскую жизнь к правде и свету, — под знаменем свободы! Но дайте нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых — не бойтесь! — стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.

Но вы втоптали наши знамена в грязь.

Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.

…Если в вас есть совесть!»

Проанализировав все пять вариантов речи Деникина, я выделил основополагающие требования, предъявленные Временному правительству: передача законодательных функций главковерху; изъятие из армии политики; отмена «Декларации прав солдата»; упразднение в армии комиссаров и комитетов; восстановление в армии власти начальников; создание отборных частей; введение смертной казни в тылу.

Жесткость и бескомпромиссность генеральских требований обусловливаются сложностью конкретно-исторической обстановки летом 1917 года и личными чертами характера генерала.

Анализ стенограммы совещания привел меня к выводу, что из всех его участников Деникин выступил наиболее последовательно и резко против военной политики Временного правительства, ведшей к гибели армии, а следовательно, и России. Характерно, что и после выступления генерал продолжал подавать реплики, зафиксированные в стенограмме, суть которых — вскрытие пороков, ведших армию к катастрофе, и пути выхода из нее. Например:

«…Институт комиссаров — это двоевластие, их вмешательство в деятельность командиров не может не разлагать армию; „первые разлагатели армии — это комиссары, а вторые — комитеты“; „назначать на освобождающиеся должности офицеров только с опытом, служебным и боевым“; „необходимо формировать инженерные рабочие дружины из негодных к окопной службе и бездействующих в тылу из состава Петроградского гарнизона“.»

Особо необходимо отметить реакцию Керенского на выступление и реплики Деникина на совещании.

Из стенограммы совещания вытекает, что премьер-министр вначале разрешил генералу покинуть зал заседаний по его просьбе, так как тот пришел в состояние сильного душевного волнения после своей речи. После же того как Антон Иванович вернулся, Керенский набрался мужества и пожал руку генералу, поблагодарив «за откровенное и правильно выраженное мнение».

Яркая эмоциональность, правдивость, прямолинейность деникинской речи буквально шокировали премьера. Впоследствии генерал Алексеев записал в своем дневнике: «Если можно так выразиться, Деникин был героем дня».

Но вскоре Керенский уже по-другому станет относиться к речи моего героя. Антон Иванович потом напишет в «Очерках русской смуты»:

«Впоследствии в своих показаниях верховной следственной комиссии (по делу Корнилова. — Г. И.) Керенский объяснял это свое движение тем, что одобрение относилось не к содержанию речи, а к проявленной мной решимости, и что он хотел лишь подчеркнуть свое уважение ко всякому независимому взгляду, хотя бы и совершенно не совпадающему с правительственным. По существу же, по словам Керенского, „генерал Деникин впервые начертал программу реванша — эту музыку будущего военной реакции“. В этих словах глубокое заблуждение. Мы вовсе не забыли галицийского отступления 1915 года и причин, его вызвавших, но вместе с тем мы не могли простить Калуша и Тарнополя 1917 года. И наш долг, право и нравственная обязанность были не желать ни того ни другого…»

Действительно, с трибуны говорил, как справедливо пишет американский историк А. Рабинович, энергичный, молодой, отмеченный многими наградами герой начального этапа войны.

«Речь Деникина была настолько резкой, — вспоминал генерал А. С. Лукомский, что генерал Брусилов перебил выступающего, сказав: „Нельзя ли короче и затрагивать вопросы, касающиеся только поднятия боеспособности армии“. Тогда тот заявил, что он просит или дать ему высказаться полностью, или „больше говорить ничего не будет“. Генерал Брусилов попросил его продолжать…»

Поразительным можно считать и тот факт, что генерал Корнилов, приславший на совещание доклад, не допустил в нем таких резких выражений, как Деникин. Тем не менее корниловские требования перекликались с требованиями Антона Ивановича. Не случайно Корнилов, вскоре после своего назначения главковерхом вместо опального Брусилова, написал письмо Деникину, где, в частности, отмечал следующее: