любит он устраивать от века, известно (веришь ли ты в Откровение или нет, но это правда!), что смерть всех пророков исходила только от первосвященников, что это они приговорили величайшего учителя нашего к крестной казни и они же устраивали с тех пор множество кровавых бань, уничтожив бесчисленное множество лучших людей и не постыдившись даже наложить свои кровожадные руки на чело помазанников Божьих.[454]

Ты и сам, великий Фриц, едва спасся от их западни.[455] В той же державе, где угнездилось это змеиное отродье и обрело верховную судебную власть, даже суверенный властитель не осмеливается обнаружить свои веротерпимые взгляды. Даже главе церкви, такому как Ганганели,[456] стоило только высказать более или менее человечные взгляды, как тут же пришлось расплатиться за это жизнью.

Смертельная болезнь Иосифа — настоящая ли она, одному небу ведомо. Каждый может думать что угодно. Одно известно точно — что черная адская банда имеет в запасе достаточно яда, убивающего быстро или медленно, смотря по обстоятельствам, яда, который проникает сквозь самые толстые стены и валы, который не смогут остановить ни печати, ни запоры, ни тысячи стражей. Пройдут еще века, прежде чем кто-нибудь из испанцев отважится обезглавить эту Гидру.[457]

О, взгляни на наш мир, великий Фриц, пошли своего доброго гения в Иосифовы Нидерланды,[458] где эти гусеницы пожирают все ростки здравого смысла! О, пролейся росою, уничтожь этот сброд, эту заразу всего человечества! Услышьте воздыхания людские, о, вы, высшие силы!

ИЗ «ЕЖЕДНЕВНОЙ КНИЖКИ НА 1798 ГОД»

Январь

В книжку эту не будет вписано почти ничего, что не касалось бы моего отечества Тоггенбурга,[459] да разве что еще событий, связанных с нашей Гельвецией.[460]

С самого начала французской революции был я уверен в том, что много еще перемен произойдет в Европе, много событий и достойных удивления происшествий случится, пока счет лет дойдет до 1800. Да и по сей день все жду, что и в Гельвеции, включая и отечество мое Тоггенбург, начнутся важные перемены, что по всему уже видно. Повсеместно видны и слышны политические волнения.

В Аарау давно уже собрались представители всех мест конфедерации и продолжают совещаться об общественном благе республики Гельвеции. Соседняя с нами новосозданная республика делает уже угрожающие жесты в сторону Швейцарии. Представители в Аарау постараются всеми силами предотвратить разрыв с Францией. Но на всякий случай надо держать войска наготове. Что до аристократических правительств,[461] то им придется сперва наладить отношения со своим крестьянством, уступить ему побольше свободы, чтобы оно захотело защищать свою территорию.

При этом из всех кантонов доходят слухи о сильных волнениях. Да и наш Тоггенбург очень пристально следит за всеми этими событиями, чтобы и на свою долю получить немного больше свободы.[462] <...>

В феврале

РЕВОЛЮЦИЯ В ТОГГЕНБУРГЕ

О ней хочется сделать запись прежде всего. Поскольку это такое событие, какого ни я сам, ни предки мои никогда не переживали. Уже начиная со спора жителей Госсау[463] с монастырем Санкт-Галлен некоторые общины Тоггенбурга выражали сильное желание получить больше свободы, а некоторые — даже отделиться полностью. Большая часть общин была, однако, довольна тем, что есть, и хотела бы оставить все по-старому, разве только откупиться от некоторых тягот. Так это оставалось до прошлого месяца, когда наши депутаты возвратились из Шварценбаха не солоно хлебавши,[464] жалуясь на несговорчивость депутатов, представляющих сторону князя-аббата. Между тем пришло обращение к общине Ваттвиль от беспокойных общин с призывом положить начало движению общин за свободу Тоггенбурга и самой добыть для себя то, в чем ей упорно отказывают. Главы нашей общины устроили сход вместе с другими в Л.,[465] где, как было договорено, должны были проходить собрания общин.

В воскресенье, 28-го, о сходе было объявлено в Ваттвиле, а во вторник, 30-го января, он уже состоялся. Собрание было весьма многолюдным, пришло много народа из других общин. Произносились пространные речи, был зачитан призыв и обсуждалось нынешнее положение дел. Приводились примеры того, как повсеместно устанавливаются свобода и равенство, в том числе и на нашей швейцарской земле. Как началось все с Базельского кантона, который провозгласил и письменно закрепил свободу и равенство своих граждан. Как вся франкоязычная часть Бернской земли объявила себя независимой и перешла под защиту французов,[466] как всюду, во всех кантонах, происходят большие волнения, и все одушевлены идеей свободы, зачем же нам оставаться в стороне? И т.д. и т.п.

После этого было предложено всем участникам: пускай не поднимает руку тот, кто не решился твердо, как вольный тоггенбуржец и истинный швейцарец, стать на защиту свободы, жертвуя собою и своим имуществом. Во время всей этой церемонии стояла торжественная тишина, совершенно необычная для таких собраний. И свобода получила явственное большинство голосов. Можно сказать, что ни одна рука не осталась неподнятой, не было сопротивления, не было возражений вслух! Не то чтобы уж в нашей общине Ваттвиль мало имеется людей, что придерживаются другого мнения и хотели бы, чтобы все оставалось, как прежде, полагая, что тоггенбуржцы — это не тот народ, который способен сам управлять собою. Но они мудро предпочли не появляться на собрании общины и умыли руки[467] в знак своей непричастности.

Затем избрали нескольких комитетов,[468] или народных представителей. Зазвучали музыка и веселые песни. Были устроены процессии, и ходили по улицам с плясками и пением песен о свободе. Принесли «дерево свободы» и установили его с музыкой и плясками на той самой площадке, где собиралась община. Оно было украшено «шапкою свободы», флагами и трехцветными лентами.[469]

И по всему краю словно низовой пожар[470] пронесся. В четверг, 1-го, в центре Лихтенштейга под «деревом свободы» прошел такой же сход всей общины с теми же формальностями, церемониями и с тем же успехом в присутствии нашего ландфогта фон Мюллера.[471] Будучи, как он сам сказал, последним ландфоггом в Тоггенбурге, он произнес превосходную прочувствованную прощальную речь, тронувшую до слез почти всякого из нас, и в конце ее он поздравил нас со свободой, если только мы найдем ей достойное применение, чего он пожелал нам самым серьезным образом, призывая нас помнить о мире и единении и убедительно объяснив нам, в чем, собственно, состоит подлинная свобода.

После того он трогательно — с объятиями, поцелуями и слезами — распрощался со старейшинами, а