– Помощь нужна?! – прорычал Уильям и с угрожающим видом шагнул к Джорджетт.

Джеймс покачал головой и поднял вверх ладонь, давая брату знать, чтобы тот оставался там, где стоял.

– Мне выпало удовольствие расквитаться с Бартоном лично, и я не позволю тебе вмешаться, – проворчал он.

– Бартон?.. – переспросил Уильям. – Так это тот самый мерзавец, что пытался тебя убить?

– Он самый. – Джеймс утер рукавом кровь с лица – разошелся один из недавно наложенных швов.

Джорджетт не сводила глаз с этой алой полоски. Весь израненный, Джеймс находился не в том состоянии, чтобы драться с накачавшимся каким-то дурманом безумцем – пусть даже таким худым и неловким, как Рандольф.

Но Джеймс то ли не заметил крови, то ли не захотел замечать. Он чуть присел, согнув ноги в коленях, и поманил Рандольфа пальцем. В другое время, в другой обстановке этот жест можно было бы даже назвать игривым. Но не здесь и не сейчас.

– Это нечестно! – возмутилась Джорджетт. На Джеймсе живого места не было, а Рандольф, возможно, не чувствовал ни боли, ни усталости. Кто знает, что за адская смесь текла у него сейчас в жилах?

Рандольф же глумливо ухмыльнулся, взглянув на нее.

– Спасибо, что задержала его у себя в номере до моего приезда. Теперь-то я с ним покончу.

Джорджетт от возмущения лишилась дара речи. Она только и могла, что беззвучно шевелить губами. Ей ведь с таким трудом удалось убедить Джеймса в том, что она никак не замешана в дьявольских интригах Рандольфа. И вот кузен вдруг… Какая бесстыдная, чудовищная ложь! Она была на грани отчаяния. Внезапно появившийся Рандольф разрушил хрупкое доверие, которое, кажется, начало восстанавливаться между нею и Джеймсом.

– Я ничего такого не делала! – закричала Джорджетт.

Но Рандольф не слушал ее. Он шел на Джеймса с занесенной для удара рукой.

Джорджетт в гневе обернулась к Уильяму.

– Сделайте же что-нибудь!

И он сделал: скрестил руки на груди и с усмешкой – словно наблюдал забавные кривляния марионеток в кукольном театре – сообщил:

– Мой брат не хочет, чтобы мы ему помогали.

Джорджетт бросилась к дравшимся мужчинам, чтобы остановить это безумие. Она не могла безучастно наблюдать за происходящим, как это делали друзья и брат Джеймса. Джорджетт осмотрелась в поисках подходящего предмета. Ночной горшок на этот раз не попался ей на глаза, но зато поблизости оказалось иное оружие, почти столь же тяжелое.

Кувшин для воды. Она схватила его и, выплеснув воду, попыталась улучить момент для удара.

– Пора! – крикнул Джеймс брату, пытаясь ее оттолкнуть. – Вот сейчас я бы не отказался от твоей помощи!

И в тот же миг крепкие руки схватили Джорджетт и оттащили в сторону. Она пыталась высвободиться, отчаянно размахивая фаянсовым кувшином. И тот в итоге разбился, ударившись о голову Уильяма Маккензи. Уильям в недоумении заморгал, выпучив глаза. Лицо же его сделалось пунцовым.

– Тихо, кошка бешеная, – прошептал он ей на ухо, обхватив за талию.

В результате Джорджетт оказалась в безвыходном положении. Отказавшись от борьбы, она закрыла глаза и приготовилась к худшему. Израненному Джеймсу ни за что не справиться с Рандольфом, чей боевой пыл, должно быть, подпитывало адское зелье, полученное из любимых им травок.

Внезапно раздался чей-то крик, а потом – глухой стук, вероятно, от падения на пол чего-то тяжелого. Когда Джорджетт наконец решилась приоткрыть один глаз, все уже было кончено. А Джеймс даже не очень запыхался.

– Человеческий череп немного крепче, чем мешок с опилками, – сообщил он, встряхнув натруженной рукой.

– Это верно, – раздался у Джорджетт над ухом бас Уильяма. – Зато и бить по нему веселее, чем по мешку с опилками. – Уильям даже не собирался ее освобождать.

– Как Бартон здесь оказался? Кто его надоумил подняться сюда? – проворчал Джеймс.

– Очевидно, он действовал так же, как и вы все. – Джорджетт вновь обрела голос. – Я попросила хозяина гостиницы сообщать любому, у кого есть для меня новости, где меня искать.

– Удивительно, что все пирующие сейчас в трактире не перекочевали сюда, – пробормотал Камерон. Он шагнул к Рандольфу, лежавшему на полу без сознания, и, брезгливо приподняв его безжизненную руку, попытался нащупать пульс. – Полагаю, с этим придется разбираться магистрату. Я всегда знал, что однажды ты заставишь меня отдуваться за твои ошибки, Маккензи. – Он потащил Рандольфа к открытой двери.

– Куда вы его? – спросила Джорджетт.

– Ночь в кутузке его отрезвит, если даже не вернет человеческий облик. – Камерон остановился, присел и забросил бесчувственное тело Рандольфа на крепкое плечо. – Хотя, боюсь, я не смогу проведать его до понедельника – Белтейн, знаете ли…

– А ты ничего не забыл?

Вопрос Уильяма, адресованный Камерону, заставил Джорджетт замереть от ужаса – она уже чувствовала себя пленницей. Джорджетт закрыла глаза, живо представив каменный мешок без окон с грязным ворохом соломы на полу. Ей вовсе не было жалко Рандольфа – он должен был знать, на что шел. Но неужели ей предстояло отправиться в тюрьму следом за кузеном? Ведь Рандольф назвал ее соучастницей в присутствии всех этих людей. Конечно, он оговорил ее, но допрашивать его сейчас не представлялось возможным. И что самое страшное, Джеймс ей не доверял.

Словно откуда-то издалека до нее донесся голос Камерона:

– Я думаю, что могу подождать с ее показаниями до понедельника.

Джорджетт открыла глаза.

– До понедельника? – пролепетала она.

В этот момент Уильям разжал тиски, но оказалось, что ноги ее не держат, так что ей пришлось ухватиться за него, чтобы не упасть.

– Да, – раздалось у нее над ухом. – Нам понадобятся ваши показания, чтобы упрятать его в тюрьму на всю жизнь. – Уильям понизил голос до шепота: – И спасибо за то, что пытались спасти моего брата. Я думаю, вы с ним отлично поладите.

Джорджетт медленно выпрямилась и обвела взглядом всех присутствующих. Мужчины же смотрели на нее с выражением замешательства на лицах.

Тут Джеймс взял что-то со стола у кровати и торжественно, словно драгоценный дар, протянул ей. Джорджетт едва не подавилась истерическим смехом, когда увидела, что именно он ей вручил.

Ее корсет! Джеймс вернул ей корсет! Да-да, тот самый!

Внезапно послышались шаги, а потом наступила тишина. Все разошлись, и остались только они вдвоем – она и Джеймс Маккензи. И он смотрел на нее как-то странно, смотрел так, словно не мог решить, то ли она опасная душевнобольная, от которой следовало держаться подальше, то ли – любовь всей его жизни, которую надлежало хранить и беречь как зеницу ока и никуда от себя не отпускать.

То есть все вернулось к тому, с чего начиналось.