– Неужто?! Больше тридцати пяти не дала бы вам! У вас такая свежая и молодая кожа! Лукерья Матвеевна опять зарделась:

– Так ведь… кое-что лягушачье во мне осталось, самую малость. Кожа вот, например, каждую весну обновляется. И на болоте хочется погулять, послушать, как самцы квакают зазывно…

Меня внутренне передернуло, но я приказала себе не поддаваться глупым детским страхам. Тем более что в горницу шагнул высокий дородный мужчина с курчавыми русыми волосами и такой же бородкой. Под мышкой мужчина нес, как сверток, давешнюю девочку, принесшую мне молока с хлебом. Девочка довольно хохотала.

– Получите почту! – сказал мужчина и поставил девочку на пол.

Та запрыгала: «Еще!», но, заметив меня, смутилась и одернула подол сарафанчика.

– День добрый сему дому! Вижу – гости у нас! – Мужчина пристально, посмотрел на жену и на меня.

– Это Василий Никитич, супруг мой и повелитель, – встала из-за стола Лукерья. А это, Васенька, та самая…

– Василиса Никитична, – представилась я.

– Наслышан! Тезки мы с вами почти! – улыбнулся мужчина. Вижу, бабоньки, вы тут празднуете, так, может, и мне кусочек ситного найдется?

– Что ты, что ты! – засуетилась Лукерья Матвеевна, – Я мигом тебе обед спроворю! Щи в чугунке взопрели, каша гречневая с зайчатинкой…

– Нет, особо брюхо набивать мне недосуг, дел много, а вот от чая с пирогом не откажусь, – сообщил Василий и принялся мыть руки под висящим в углу рукомойником, – Эй, Масяня! Ну-тка принеси отцу полотенчико свежее, руки обтереть!

Девочка мигом метнулась в другую комнату и принесла просимое, а я разинула рот:

– Как вашу дочку зовут?

– Крестили Марьей, а кличем Масяней. До того верткая да озорная – сладу нет, – ответил Василий, садясь за стол. Старшая-то наша дочка, Аннушка, куда как степенная да спокойная: дай ей ложку с маслом подсолнечным – по одной половице пройдет и ни капли не прольет! А эта – пострел в юбке. Но сердце у нее доброе да приветливое, так что и на ее долю женихи найдутся.

Лукерья Матвеевна подала мужу большую чашку с крепким чаем, подвинула блюдо с пирогами.

– Я уж и наливочки приму, – улыбнулся Василий Никитич. За приятное знакомство.

Мы выпили с ним за знакомство. Я заикнулась было о том, что пора бы мне откланяться, но Лукерья Матвеевна и слушать не хотела. Тогда пришлось вести светскую беседу, поскольку, при всей моей нежной любви к пирогам, я больше не могла проглотить ни кусочка.

– А скажите, Василий Никитич, – начала я тоном светской гранд-дамы. Давно вы доски для пряников делаете?

– Сызмальства. Учился у знаменитого мастера итульянского, за границей, почитай, и детство и юность провел.

– Почему за границей?

– Так ведь Итулия – не Тридевятое царство, Ох, дивная страна! Вечное там лето, плоды диковинные в садах растут, море синее – куда взор ни кинь… Но более всего знамениты итульянцы своими самоварами жаровыми, расписными да пряниками печатными. Даже поговорка есть: «В Итулию со своим самоваром не ездят». И главный дворец у них в столице именуется Палаццо ди Рафаэлло, что означает «Пряничный домик». Там и учился я у великого мастера Карло Коллоди искусству делать такие пряничные доски, чтоб пряник, в них оттиснутый, был редкостной картине подобен. И могу сказать не смущаясь, что в сем мастерстве я превзошел своего учителя, ибо, прощаясь со мной, он сказал: «О, sole mio! Теперь мне остается только делать деревянных кукол для театра синьора Каррибальди, ибо ты, мой ученик, искуснее меня».

Василий Никитич смахнул слезу в чашку с чаем.

– А Аленка запретила пряники, – ни с того ни с сего бухнула я.

И тут же мастер грохнул кулаком по столу:

– Ведаю! Ведаю сие и не могу не гневаться и не возмущаться духом! Ибо это есть великое непотребство: терзать народ кнутом, при этом отнявши у него право на пряник! Потому и ушел я со всем семейством к партизанам в лес густой, потому и делаю сейчас для пряников такие доски, которые Аленке гробовыми покажутся!

– А можно посмотреть? – полюбопытствовала я.

– Само собой. От хороших людей у меня секретов нету, – кивнул Василий Никитич.

Он доел пятый пирог с печенкой и решительно встал из-за стола.

– Будя! Ну, гостья дорогая, пожалуйте в мою мастерскую.

Мастерская располагалась в пристройке, попасть в которую можно было из сеней избы. Пахло в мастерской древесной смолой, свежими стружками, воском и чем-то неуловимо сладким. Пряничным. По стенам развешаны были потемневшие от времени прямоугольники, овалы, круги и разнообразнейшие фигурки зверюшек, птичек, рыбок – доски для пряников. Я разглядывала узоры и пыталась читать вырезанные надписи, перевернутые как в зеркале: «Ажетук зи корадоп», «Лотсерп лотс и лотс ан кинярп»… Поначалу это воспринималось как тарабарщина, но потом я перевела: «Подарок из Кутежа» и «Пряник на стол, и стол – престол».

– Это я раньше делал, – пояснял Василий Никитич. А теперь у меня военный заказ.

– Это как?

– А вот. Мастер показал на стол, где разложены были заготовки с намеченными буквами, – Этот пряник будет «Смерть захватчикам!», этот, в форме меча, «Руки прочь от Кутежа!», а вот этот, самый большой, «Нам нету слаще слова, чем „Свобода'“». Лихо, а?

– Не то слово…

– Потом Кондратий да Левонтий, пряничные пекари, по этим формам пряников наделают. С верными людьми отправим пряники в Кутеж, а там наши подпольщики будут их горожанам к дверям привешивать али под дверь подсовывать. Чтоб знал кутежанский люд, что не безнадежно его положение и избавление от лихой злодейки придет незамедлительно.

– Тогда такие пряники нужно и во дворец подбросить, – подумав, посоветовала я. Чтоб.Аленка знала и трепетала.

– Это дело! – кивнул мастер, – Уж для энтой-то змеюки я расстараюсь. Такую надпись сварганю – полгода не прочихается!

– Ох, опасное твое занятие! – вздохнула, бывшая лягушка Лукерья Матвеевна. Ох, горишь ты на работе, сокол мой ясный!

– Ничего! – отмахнулся мастер. Не сгорю. Кто, окромя меня, эту затею приведет в исполнение?

– Никто, – вздохнула Лукерья Матвеевна.

– Ладно, бабоньки, вы идите в избу, а мне делом заниматься надобно. С этими словами мастер принялся перебирать свой инструментарий.

Мы вышли, пожелав ему удачи.

В горнице за столом сидела Масяня и за обе щеки уминала оставшиеся пироги.

– Доченька, ты же лопнешь! – видя произведенное Масяней опустошение, ахнула Лукерья Матвеевна.

Масяня хитро глянула на мать и прошамкала набитым пирогами ртом:

– Мам, уы муе щаю науей и офойди! Лукерья Матвеевна только руками развела:

– Никакого с нею сладу! И в кого она такая уродилась?