Тогда, на похоронах, Панков не смотрел на Ваху внимательно, а старые фотографии из досье оставляли желать лучшего. Только сейчас глава Контртеррористического штаба и полномочный представитель президента Владислав Панков имел возможность в упор разглядеть главного террориста республики.

Вахе было немного за сорок. Он был худощав и свит из жил, как многослойный гибкий провод. У него были черные с проседью волосы, и глаза его все-таки не были синие, как показалось Панкову в горах, а скорее фиолетово-черные. И вообще это были не глаза. У Панкова было такое ощущение, что если запереть смерть и положить ее в сейф, а потом просверлить в этом сейфе две дырочки, то дырочки будут выглядеть в точности так, как глаза Арсаева.

Панков надеялся, что он никогда не увидит Ваху Арсаева живьем. Особенно в такой ситуации, когда у Вахи есть оружие, а у него – нету. Еще полпред отметил про себя, что Арсаев все-таки не так храбр, как про него говорят. Он появился слишком вовремя. Наверняка прятался где-то неподалеку и гадал: получит он пулю от Ниязбека или нет? Как только кто-то из бывших в кабинете людей доложил ему о Рустаме Ахмедове, Арсаев выскочил, как чертик из табакерки.

Ниязбек подошел к Арсаеву, и они обнялись. А потом губы Арсаева растянулись в неожиданной улыбке. Он повернулся к полпреду и сказал:

– Я хочу тебя поблагодарить за моего друга Шеболева. За то, что ты посадил его в СИЗО.

– И что?

– Его убили. Хочешь увидеть как?

– Увидеть? – тупо переспросил Панков.

Ваха порылся в кармане и извлек оттуда маленький мобильный телефон.

– Там, в СИЗО, есть все, – сказал Ваха, – даже телефоны. Сумасшедшая вещь эти ваши новые мобильники. Можно записывать звук, и видеокамера есть. Даже запись переслать можно по телефону.

– Меня тоже хочешь снять на видеофильм? – спросил хладнокровно Панков.

Вместо ответа Ниязбек протянул руку к столу и, покопавшись, дал Панкову один из исписанных листков.

«Хвала Аллаху, Господу Миров», – прочел, щурясь, полпред. Дальше следовали три или четыре цитаты из Корана, и за ними: «Русские принесли на нашу землю кровь и смерть. Их марианеточные чиновники продают свой народ и убивают наших детей. На кровь мы ответим кровью, на жестокость – местью. Нашему терпению пришел конец.

Захватчики Кавказа объявили нам смертельную войну. Они будут уничтожены. Так велит Аллах».

Пока Панков читал текст, дверь кабинета отворилась. Это пришли Дауд и мэр Торби-калы. Панков присел к столу, отыскал там шариковую ручку, перечеркнул букву «а» в слове «марианеточный» и сверху написал «о». Потом исправил еще пару ошибок и в таком виде вернул текст Ниязбеку.

– Рекомендую пользоваться компьютером, – сказал Панков, – там есть законы орфографии.

– Плевал я на ваши законы, – проговорил Ваха, – включая орфографию.

Ниязбек изучил правку и отдал текст подошедшему Джаватхану. Панков вдруг представил себе этот листок в архиве. Супер. Сепаратистское воззвание, отредактированное почерком русского полпреда.

– А есть чего будете? – спросил Панков.

– Что?

– На кровь вы ответите кровью, а жрать чего будете? Друг друга?

Ниязбек промолчал, а Ваха ответил:

– Я слышал этот аргумент. Знаешь, что в нем неправильно? Понимаешь, бывает семья, и в ней все хорошо. Женщина работящая. У плиты хлопочет. Детей растит. А мужчина все равно берет и разводится.

Панков молчал.

– Россия – женщина. А Кавказ – мужчина, – сказал Ваха. – Если мужчина не хочет жить с женщиной, разве он будет жить только потому, что ему это выгодно? Какой же он после этого мужчина? И что же ты мне, как женщина, доказываешь, что ты меня можешь содержать?

Панков смотрел в васильковые глаза главного экстремиста республики и вдруг понял, что тот прав.

Все, что пытался делать Панков последние четыре месяца, – это именно спасти распадающийся брак. Обе стороны давно ненавидели друг друга. Их удерживали вместе тысячи причин – привычки, условности, общие дети, совместно нажитое имущество и жилплощадь. Но обе стороны давно считали друг другу обиды.

И это было тем более печально, что для того, чтобы жить вместе в браке, вовсе не надо быть одинаковыми. Можно иметь разные привычки, вкусы, взгляды – и все равно любить друг друга.

И еще Панков знал одно: в тот момент, когда брак рушится, вовремя сказанное слово имеет стократную силу. Успеешь сказать – и двое останутся вместе ради детей, а там, глядишь, ссора утихнет, рана залечится, и разные люди снова полюбят друг друга, и уже через несколько лет с недоумением вспомнят, как собирались делить бабушкино серебро и дедушкину дачу. Не успеешь – и не будет через пять лет больших врагов, чем два разведенных супруга.

Панков понял, что у него есть единственный шанс. Взять трубку – и прямо отсюда позвонить президенту России. Или он отправит в отставку Асланова – или через час в республике будут резать русских.

Панков молча подошел к президентскому столу и снял трубку «вертушки».

Линия была мертва.

Смешок Вахи в наступившей тишине был как щелчок курка.

Панков обернулся и оглядел людей, находившихся в кабинете. Ваха смотрел на него с откровенной холодной ненавистью. Панков всерьез полагал, что он жив еще только потому, что Ваха надеется получить пленного русского полпреда в свое полное распоряжение. Иначе Арсаев пристрелил бы его с порога.

Мэр Торби-калы сидел на подоконнике и недовольно подергивал ртом. Его представления о прекрасном никогда не простирались дальше трехсот семидесяти миллионов долларов на пассажирский терминал, а дело, увы, обстояло так, что пассажирские терминалы существуют только при марионеточном правительстве. Хизри сидел рядом с мэром, и его лицо выражало так же мало, как экран выключенного компьютера. Джаватхан улыбался как-то сочувственно, и Панков вспомнил, что он уже видел у Джаватхана точно такое выражение лица на фотографии, где его товарищи перед ним резали русского солдата.

Ниязбек стоял рядом с Вахой, и в глазах его Панков прочел откровенное презрение. Презрение адресовалось не Панкову. А человеку по ту сторону трубки.

– В зале заседаний есть телекамеры? – спросил Панков.

– Зачем? – спросил Ниязбек.

– Я хочу сделать заявление. Перед депутатами ЗАКСА и мировыми СМИ.

– О чем?

Я обсудил ситуацию с президентом России. Он приказал мне сурово наказать всех участников бойни в Харон-Юрте, отправил в отставку президента Асланова и назначил президентом республики меня.

Ниязбек покосился на трубку «вертушки», безжизненно обвисшую на кольцах шнура.

– И что с тобой сделают за подобное заявление?

Панков торжествующе улыбнулся.

– Ничего, – сказал Панков, – если, кроме моего заявления, у Кремля будет его голова.