– Я и сама это заметила, тотчас, как только мне рассказали о мадемуазель Аиссе. Я читала ее письма к некоей госпоже Каландрини, письма были изданы лет через десять после смерти несчастной мадемуазель. Она умерла от болезни легких… – Надо было говорить спокойно и участливо, она так и говорила.

Князь уверился еще раз в искренности женщины, этой женщины, столь привлекавшей его…

* * *

Потом она все же согласилась переехать в его франкфуртскую резиденцию, по каковому поводу был устроен прием. Гости в зале танцевали шлейфер, менуэты и контрдансы. Алина-Елизавета то и дело танцевала с Филиппом. Она всегда любила танцевать, всегда танцевала с увлечением, с вдохновением своего рода. Трудно было не залюбоваться ею, ее точными движениями, когда она танцевала. После танцев был легкий ужин…

Теперь Филипп старался не разлучаться с ней. Он не был любителем музыки, но теперь просиживал по несколько часов в гостиной, когда Елизавета, его Елизавета, его Алина, играла на клавесине. Конечно, она обожала музицировать, обожала, когда начинала вдруг ощущать свои руки, кисти, пальцы, разгоряченные легкими ударами по клавишам, чрезвычайно гибкими, такими сильными, гибкими, горячими…

Князь Лимбург написал в Париж, своему тогдашнему посланнику, де Буру, чтобы тот, от имени князя, естественно, уладил бы наконец дела персиянки с кредиторами… Елизавета медлительными движениями расчесывала темные волосы. Она была в одной сорочке из белого льняного полотна, обшитой по вороту кружевом. Он вошел в спальню, не постучавшись; ей надо было терпеть и это! Он восхитился ею, в который раз!..

– Бетти, милочка! С долгами покончено навсегда! – весело воскликнул он…

Надо было еще терпеть и когда он называл ее то «милочкой», то «Бетти», то «Али», и это было так пошло! Но надо было терпеть.

– Я рада… – Она не прервала своего занятия. Он подошел к постели, почти подбежал. Она сидела. Он уже мял ее груди под тонкой тканью, целовал мокро плечи, выступающие из ворота, достаточно широкого, сделанного по моде…

– Филипп! Не сейчас! – Она рассердилась и закричала на него.

– Ты не любишь своего Филиппа!

– К чему такие слова? Мы не пастушок и пастушка, чтобы толковать о любви!

– Ты жестока, милочка!

– Камеристка оденет меня, я выйду к завтраку.

– Ты не хочешь узнать, как моему де Буру удалось расправиться с кредиторами?

– Расскажешь за завтраком. Иди!..

Она вышла к завтраку, но ела молча. Он горел желанием похвастаться своим успехом:

– Почему же ты не спрашиваешь?

– Да, я спрашиваю. Расскажи.

– Я нашел способ сберечь деньги! Де Бур пожаловал от моего имени два ордена, господину Понсе и господину Маке. Тебе ведь эти имена знакомы?

– Ты знаешь, что знакомы.

– Теперь они еще и пошлины заплатят за пожалование орденов!

– А при чем тут деньги? Ордена орденами, а при чем тут долги?

– Какой сухой ты можешь казаться, милочка! – Он засмеялся. – Ордена тут при том, что сначала господа Понсе и Маке упорствовали и соглашались только на отсрочку, но когда им были пожалованы ордена, долги были прощены!

Елизавета молча пила кофий и мелко покусывала бриошь. Он понял, что его красавица чем-то недовольна. Он даже спросил, чем же она так недовольна!

– Лучше бы ты заплатил, – все же соизволила вымолвить она.

– Я не могу понять тебя!

– Лучше бы ты заплатил, – повторила она.

Они обменивались сердитыми репликами, наконец он понял, что именно она имеет в виду:

– Ты что же, обвиняешь меня в скупости?

– Я тебя ни в чем не обвиняю. – Она доела два пирожных и допила свой кофий.

– Нет, обвиняешь!

– Да нет же…

– И напрасно обвиняешь! Я вовсе не скуп. Я только остроумен. Я просто-напросто решил притвориться плутом! Я ловко провел этих скряг, этих ростовщиков!..

Ей надоел этот разговор, и она обронила короткое:

– Хорошо…

Но про себя она опасалась: конечно, если он скуповат, это скверно, но, если он слишком взбалмошный, это ведь не менее скверно!..

* * *

Дела князя во Франкфурте были закончены, то есть, разумеется, на самом деле ничего не было закончено, не было решено окончательно, но в этот приезд во Франкфурт было сделано все, что возможно было сделать именно в этот приезд. Князь осыпал свою милочку Бетти всевозможными подарками, которые она принимала благосклонно.

Он предложил ей теперь последовать за ним в один из принадлежащих ему замков, в уютный Нейсес, окруженный живописными зелеными холмами и лугами. Для переезда прекрасной Бетти в Нейсес была заказана особенная карета, золотистая, поместительная, внутри был прикреплен светильник, на случай, если в дороге милочка Бетти захочет почитать какую-нибудь занимательную книжицу…

В Нейсесе князь тотчас предложил ей быть истинной хозяйкой замка. Она с улыбкой отвечала, что хозяйничать не любит и потому предпочитает быть гостьей там, куда ее приводит судьба.

– …Сейчас моя причудливая судьба привела меня в твой замок, милый Филипп. Я согласна быть твоей гостьей, но не хозяйкой, нет!..

Он вдруг сказал, что его супруга не может быть гостьей в их общих владениях…

Она давно предполагала, что он скажет нечто подобное…

– Но я не давала вам своего согласия!

– Надеюсь, что ты в конце концов согласишься!..

Она в тот раз не ответила. Спустя несколько дней он вернулся к своему предложению. Она сказала, что могла бы согласиться стать его женой…

– …если бы не мое прошлое, Филипп! Я все же помню, что являюсь наследницей немалых владений; прости меня, больших, чем твои владения! Я не могу так легко и просто все позабыть, все бросить!..

– Мы подумаем и об этом! – проговорил он с энтузиазмом.

И прошло еще несколько дней. И он снова заговорил о браке. Но теперь она решительно отказала:

– Нет, Филипп, не могу. Я должна что-то сделать. Ведь у тебя есть чувство долга в отношении твоих владений и твоих подданных. Но и я не лишена чувства долга. Я думаю о моих обязанностях правительницы. Я должна хотя бы побывать в Багдаде, в Персии, узнать больше о моей родине Черкессии, о княжествах Азов и Волдомир…

Но и князь был упрям. Он не отчаивался уговорить свою Бетти, свою милочку Али! Он написал своему доброму приятелю, трирскому министру Евстафию фон Горнштайну, с которым находился в самых лучших отношениях, несмотря на тяжбу с его сюзереном. Он объяснил фон Горнштайну, что желает непременно иметь прекрасную персиянку при себе постоянно! Фон Горнштайн обещал помочь, хотя и сам не знал, каким образом эту помощь окажет. Филипп представил его своей Бетти. Вскоре завязалось непринужденное общение. Елизавета рассказывала новому другу в подробностях историю своей странной жизни. Фон Горнштайн слушал. Он слушал молчаливо и очень внимательно. В его молчании она чувствовала нечто подозрительное. Он был, казалось, непроницаем. Он был полноватый человек, на вид весьма доброжелательный и даже и простоватый. Лысоватый человек лет сорока, с такими немного нависшими темными бровями и небольшим ртом, губы почти всегда оставались сжаты, но почему-то казалось, будто он улыбается… Его молчание волновало ее, заставляло говорить много и несколько возбужденно…