Он выразил удивление, заметил ей, что от Рошфора слыхал о ней другое! Стало быть, Рошфор говорил князю, что Алина – мусульманка… Ей всего лишь захотелось вернуть себе то имя, то свое имя, которое ей нравилось…

– Да, я христианка, но… я бы не хотела, чтобы узнал об этом господин Рошфор!.. – Она хотела, чтобы в голосе ее выразилось чувство сильное и даже и мучительное. Она пыталась управлять своим голосом. И ей показалось, что это чувство выразилось, она сумела так говорить, чтобы ее собеседник почувствовал ясно, что она не любит Рошфора… Князь понял ее, то есть понял, что она не любит, да, не любит Рошфора!..

Князь сказал, что желал бы помочь ей. Но они не говорили о том, какая помощь могла бы ей потребоваться, равно как и о том, чем бы он помогал ей. О свадьбе с Рошфором также не сказано было ни слова!.. Князь все-таки приказал подать кофий, в прекрасных фарфоровых чашках. Она поняла, что это знаменует конец разговора. Впрочем, кофий они пили не спеша. Князь теперь сделался чрезвычайно серьезен. Прощаясь с ней, он проговорил серьезно:

– Вы называйте меня Филиппом, запросто… – Тут он, конечно, усмехнулся, но и усмешка почему-то выглядела серьезной.

* * *

Она не захотела вернуться тотчас в гостиницу. Она знала: в гостинице ждет Рошфор, готовый упрекать, досадовать, ревновать. Она приказала кучеру ехать в Соден и ехать медленно. Она высунула голову в окошко кареты, дышала свежим воздухом и не обращала внимания на любопытные взгляды, попадавшие в поле ее зрения, провожавшие ее экипаж. Грудь ее дышала этим воздухом, ветровитым легко, и словно бы сверкали в ярком солнечном свете ее темные-темные косые глаза – темно сверкающие драгоценные камни… В Содене она прогулялась в саду, подле хорошего трактира, затем пообедала… В конце концов это не имело никакого значения: какая зависимость ожидает ее в будущем; главное сейчас было то, что она избавлялась от Рошфора! Так она рассудила. Она надеялась, что Рошфор уже не ждет ее в гостинице…

И она не ошиблась! Рошфор не дождался ее. Это еще усилило ее веселое настроение. Она не чувствовала ни малейшей усталости. Играла на клавесине. Поужинала с аппетитом и несколько часов кряду перечитывала в постели «Персидские письма».

И все же она, конечно, знала, что объяснения с незадачливым женихом не избежать. Но вчерашний день ободрил ее. Уже не имело смысла избегать неприятной встречи. Она осталась в гостинице и ждала. Подумала, что можно послать письмо князю. Или она слишком торопится? Если вдруг Рошфор сегодня не приедет к ней, она пошлет письмо сегодня! Но она не сомневалась: Рошфор приедет! Она села раскладывать пасьянс. Ждать пришлось долго. Почему он не ехал? Возможно было предположить, что князь решил занять своего гофмаршала некоторыми неотложными делами, или, если рассуждать проще, дать ему понять, что свадьбы не будет, то есть не будет свадьбы Рошфора с прекрасной Алиной… И все же Рошфор должен был встретиться с ней, не мог он так скоро отступиться от нее…

И он приехал. Она сидела в гостиной, он нервничал и потому ходил по комнате, от клавесина к небольшому шкапчику, сработанному в старинном французском стиле «булль». Она несколько раз предлагала незадачливому жениху присесть, наконец он сказал с досадой, что вовсе не чувствует себя настолько утомленным и никчемным! Это «никчемным» он подчеркнул повышением голоса… Она с кротостью промолчала. Она снова обрела уверенность и потому выслушивала его нападки даже и с очень естественной кротостью. Он стал говорить, что не ожидал от нее подобного вероломства. Она кротко удивилась и спросила, о каком вероломстве может идти речь. Уже становилось ясно, что разговор будет долгим, многословным и скучным для нее, а для Рошфора бессмысленным!..

Он упрекал ее в притворстве. Она, конечно, спросила нежным мелодическим голосом:

– Но почему?.. – Ее лицо было чистым, свежим, нежным. Если бы еще и глаза на этом лице были другие, какие-нибудь голубые или серые, обыкновенные девичьи, женские…

Он еще повысил голос и сказал, что ведь он видел, как она говорила с князем.

– Мне все же представляется, что кричать не стоит! – Она говорила спокойно, она как будто взвешивала каждое слово. – Князь хотел видеть меня. Это естественно. Вы говорили князю обо мне. Вы намереваетесь жениться на мне. Я говорю вам откровенно, что не очень хочу этого. Но где же здесь притворство? Когда я клялась вам в верности? Вы можете упрекнуть меня в кокетстве? Я о чем-то просила князя?..

– Я не знаю, о чем вы говорили, когда остались наедине!

– Но тогда зачем же вы удалились? Вы совершенно не доверяете мне, вы подозревали, что я могу начать с князем какие-то переговоры, но я не просила вас, чтобы вы оставили меня наедине с ним! Вы не имеете права допрашивать меня! Из одной лишь учтивости я говорю вам, что оставшись наедине с князем, то есть после того, как вы оставили меня наедине с ним, я откровенно рассказала ему о себе, он угостил меня кофием, я не говорила с ним о долгах Шенка и Эмбса…

Рошфор теперь то говорил с ней, как возможно говорить с близкой женщиной, то вдруг принимал нарочито отчужденный тон. Он снова пытался уличить ее в притворстве:

– Ты говоришь только о долгах, сделанных этими незначительными личностями. Как будто я не знаю о твоих долгах!

– Я не говорила с князем о долгах!

– Ты юлишь, как змея! – Он сделал несколько быстрых шагов по комнате.

Она сказала спокойно, что не хотела бы вести разговор в подобном тоне. Она говорила без вызова, даже почти ласково. Она снова попросила его присесть. Сама она сидела в кресле, но в гостиной было только одно кресло. Рошфор присел на стул. Она сказала:

– Мы должны понять, чего же мы хотим друг от друга. – Она знала, что хочет только одного: чтобы он перестал досаждать ей!

– Чего же ты хочешь от меня?

Она помедлила с ответом, затем сказала тихо:

– Я, собственно, ничего не хочу. Почему бы нам не остаться друзьями?

– Предположим! А что вы теперь думаете о своих долгах? Как вы намереваетесь разделаться с этими долгами?

– Довольно того, что я не прошу вас больше ни о чем. – Она говорила тихо, почти мягко.

– Не просите?! – Он то подавался к ней, то откидывался на спинку стула. – Значит, вы просите кого-то другого? Князя?

– Князю представили меня вы. Я ни о чем не просила его, ни при вас, ни оставшись наедине с ним.

– Снова притворство и ложь!..

Ей стало так смешно! Потому что ведь он правду говорил о ней. Она и намеревалась просить князя, то есть просить в той или иной форме…

– Я повторяю вам, что ни о чем князя не просила. – Она вполне могла чувствовать себя оскорбленной, потому что она тоже говорила правду!..

– Я не могу быть вашим другом. Я люблю вас!..

О-о!.. Такие мужские слова приводили ее почти в отчаяние. Это было ужасно противно, когда мужчина вдруг делался беззащитным, открыто предлагал свою страсть и, в сущности, требовал, чтобы она непременно принимала эту страсть, как будто открываясь ей, принимая страстный вид беззащитных существ, они приносили некую жертву, жертвовали чем-то важным, и даже и не ей жертвовали, но она должна, обязана была отвечать взаимностью!.. И это было так противно, так скользко, так лживо, в сущности, то есть так противно-лживо! Нет, лучше уж просто торговать собой, лучше уж продать свое тело на время и за определенную плату!.. Она решила быть по возможности правдивой с Рошфором: