Он сдался на второй.

Кантор внимательно выслушал, запомнил пять имен и два адреса, прикинул время, потом заставил повторить все еще раз и тщательно заткнул пленнику рот.

— Полежи пока тут, — пояснил он. — Вернусь, тогда выпущу. А то вдруг ты меня обманул.

Он сказал это просто так, чтобы припугнуть и без того перепуганного Сержа. На самом деле Кантор знал, что ему сказали правду. Он принимал только страх, панический страх и никакого намека на ложь.

Кантор зашнуровал плащ, надел шляпу и решительно шагнул в коридор. Была половина двенадцатого. Его ждала тяжелая трудовая ночь.

В двенадцать двадцать он снова вел задушевную беседу с очередным звеном своих долгих поисков. На этот раз беседа отняла гораздо больше времени — приземистый коренастый Кувалда, крепкий мужик с увесистыми кулаками и квадратной бандитской рожей, оказался крепче, чем прилизанный коридорный Серж. Кантору пришлось изрядно потрудиться, сначала, чтобы его связать, а затем — чтобы заставить говорить. Голых угроз для этого оказалось совершенно недостаточно, пришлось все-таки запачкать руки, но результат получился вполне утешительный. После первого же уха собеседник очень живо вспомнил молодую мистралийку, которую несколько часов назад унесли из отеля через черный ход. Потом он попытался начать врать, но, потеряв три пальца, стал честным, как христианский послушник, и подробно описал местонахождение особнячка монсира Гастона, в котором помещался перевалочный пункт и «склад готовой продукции». Правда, чтобы получить сведения об охране здания, пришлось содрать с него несколько полос кожи и оставить без глаза, но это было не столь существенно. Имени нанимателя Кувалда так и не назвал. Судя по тому, что от него осталось под конец, он действительно не знал.

Кантор аккуратно добил неразговорчивого собеседника, тщательно вымыл руки и нож, снова оделся и снова вышел на опасные улицы ночной Лютеции. Было пол-второго. Прошло уже больше пяти часов с момента похищения, а темпы поисков оставляли желать лучшего. Как быстро проворачиваются такие дела, Кантор не знал, и начал уже всерьез опасаться, что опоздает. Он представил себе, как будет смотреть в глаза Гаэтано, если вдруг вернется живым, и невольно сжал кулаки. Нет, он найдет ее. Чего бы это ни стоило. Даже если придется перебить половину населения этого насквозь протраханого города. Проклятье, везет же девчонке на извращенцев! Судьба у нее такая, что ли? «Черта с два, — подумал он, чувствуя, как в нем закипает знакомая холодная ярость. — Судьбы нет. Все в наших руках. Всех убью, сволочей. Глаза выну, руки переломаю, яйца поотрежу. Зубами рвать буду, но Саэту они мне вернут. А если будет поздно возвращать… Надолго запомнят все работорговцы Лютеции, что такое мистралийский убийца. В кошмарных снах меня будут видеть. Кто выживет, конечно…»

Особнячок монсира Гастона охранялся, помимо десятка мордоворотов, еще четырьмя здоровенными бойцовыми псами. Поэтому пришлось начать пальбу прямо у ворот, рискуя разбудить всю округу. Двух охранников у ворот он снял без шума, но собаки во-первых, подняли лай, а во-вторых, напали так быстро, что метнуть четыре ножа он бы просто не успел. И, разумеется, на грохот выстрелов сбежалась вся охрана. Ну, почти вся. Пришлось скакать по кустам, кланяясь каждой пуле и уворачиваясь от света фонарей, стрелять на свет, меняя укрытие после каждого выстрела, играть в прятки и всячески изгаляться, чтобы истребить шесть здоровых лбов, вооруженных не хуже него, и не пострадать при этом самому. Результат можно было назвать частично успешным — после того, как последний противник рухнул в траву с сюрикеном в переносице, у Кантора не осталось ни патронов, ни сюрикенов, только дротики и два метательных ножа. А в доме еще оставалось как минимум два охранника, не считая прочего персонала. Так что, пришлось разыскивать по кустам трупы и шмонать на предмет патронов, что тоже отняло уйму времени.

Наспех перетянув левую руку шейным платком, Кантор зарядил оба пистолета и направился в дом, из которого пока больше никто не выходил. Было без десяти три.

В три пятнадцать доме валялось еще пять трупов, из открытых комнат разбегались освобожденные девицы, а лично монсир Гастон рассказывал ненормальному мистралийцу, куда отправили его жену.

Монсир Гастон сопротивлялся недолго — достаточно было чиркнуть ножом по брюкам и поддеть лезвием нечто необходимое, как он тут же назвал заказчика.

«Сукин сын!» — подумал Кантор, ничуть не удивившись, когда услышал знакомую фамилию. Как раз его-то он и подозревал в первую очередь, но совершенно не думал, что общительный монсир Бишо окажется не просто соучастником, а именно тем самым заказчиком, добраться до которого у Кантора так чесались руки.

— Спасибо, — серьезно сказал он, отпустил осиротевшего на дюжину сотрудников работорговца, вытер нож о скатерть и спрятал в ножны…

— На здоровье, — выдохнул тот, подхватывая штаны и падая в кресло. — Непонятно только, чем она тебе так дорога? Или это ты ее и разделал? Чтобы на мальчика была похожа? А куда ты ее трахаешь?

— В ухо, — серьезно ответил Кантор и, быстро выхватив пистолет, влепил пулю точно в середину лба разговорчивому собеседнику. Как он и ожидал, Саэта все-таки засветилась. Перед передачей заказчику ее осмотрели… и хорошо, если только осмотрели. В каком она состоянии после такого осмотра, Кантор не рискнул даже представлять. Надеясь, что живых свидетелей осмотра не осталось, он сунул пистолет за ремень и поспешил покинуть особняк до приезда полиции. Было три двадцать восемь.

В четыре ноль пять он спускался с крыльца монсира Бишо, неся на руках завернутую в плащ свою пропажу. Саэта молчала и тихо тряслась, прижавшись к нему и обхватив его за шею обеими руками.

Сластолюбивому монсиру Бишо это удовольствие обошлось дешевле всех — в одну сломанную челюсть. В доме было полно прислуги, и Кантору недосуг было убивать Бишо и потом носиться по дому, разыскивая и устраняя такую кучу свидетелей. Хотя если по уму, то именно так и следовало сделать.

Кровать у Жака была ужасно скрипучая, она не просто скрипела, а прямо таки натужно визжала всякий раз, как дело доходило до критического момента, и всякий раз Эльвира всерьез пугалась, что это шаткое сооружение развалится. У Жака все было не как у людей, и кровать в том числе. Ее давно пора было либо выкинуть, либо починить, но у Жака, как всегда, до этого не доходили руки. Правда, они замечательно доходили до всяких других вещей. К примеру, в настоящий момент они скользили по ее бедрам, суматошно и беспорядочно, поскольку их хозяин пребывал в том состоянии экстаза, когда человек уже не соображает, что делает, полностью отдавшись вечному инстинкту размножения.

— О, Тереза… — простонал он, сделал несколько последних рывков и замер, тихо содрогаясь всем телом и судорожно прижимая к себе Эльвиру. — Тереза, я люблю тебя…

— Это похвально, — вздохнула Эльвира. Больше всего она терпеть не могла, когда любовники называли ее чужими именами. Это почему-то обижало ее до слез, хотя она прекрасно знала, что почти у каждого мужчины любовниц бывает несколько и почти все их периодически путают. — А ты ее правда так любишь?