Резкое усиление интенсивности боев в городе в середине мая привело к значительному ухудшению гуманитарной ситуации. 22 мая корреспондент «The Baltimore Sun» Марк Мэтьюс так описал обстановку в столице, где оставалось от 50 до 70 тыс. человек: «Правительство и повстанческие силы все еще сражаются друг с другом за Кигали, но трудно понять, за что. Город – обугленный остов. Большинство его жителей – тех, кто пережил оргию убийств, которая началась 6 апреля, – бежали. Только вездесущие бугенвиллея и гибискус цветут, будто элемент яркой похоронной церемонии. С холма, возвышающегося над столицей, грохочут орудия повстанческого Руандийского патриотического фронта. В городе блокпосты, которые охраняет молодой сброд. Пространство между контрольно-пропускными пунктами стало кегельбаном для снайперов. Неосвещенные улицы деловой части города… пустынны, не считая правительственного и военного транспорта и редкого грузовика Красного Креста. На улицах мало гражданских лиц. Внутренняя часть современных офисных зданий уничтожена, их окна разбиты, некоторые рушатся от попаданий ракет. …никто не может передвигаться по городу, кроме военного транспорта. Самый оживленный район Кигали – это бедная часть квартала, тянущегося вокруг старой окрашенной в белый и зеленый цвета мечети. Там, на переполненном грязном тротуаре у обветшалых одноэтажных бетонных бараков вакуум городской торговли заполняют люди, продающие муку, сигареты и растительное масло с открытых прилавков. Богатый жилой район кажется пустынным, за исключением нескольких слуг в синей униформе, охраняющих ворота. Но этот вид, возможно, обманчив. “Люди не могут передвигаться. Многие просто гниют в своих домах”, – говорит житель нового квартала, где обитают представители среднего класса, на другом конце города. Брошенные, усеянные обломками дома тутси стоят на обочине, их оконные и дверные рамы выбиты»[904].

В восточной части Кигали, находившейся под контролем РПА, не было водопроводной воды: власти перекрыли водоснабжение; почти везде отсутствовало электричество[905]. 2 июня корреспондент газеты «The Independent» Дэвид Орр описал условия, в которых жили люди в отеле «Меридьен»: «Постояльцы отеля ныне – разношерстная компания руандийских беженцев, ооновских миротворцев и иностранных журналистов. Интерьер во всех комнатах удивительно однообразен: окна разбиты пулями, остовы кроватей приставлены к балконам для защиты от шрапнели, матрасы на полу, а на столах кучи полусъеденных военных пайков. Водопровод не работает, поэтому санитарные условия в ванных комнатах весьма далеки от удовлетворительных. В коридорах маленькая голосистая группа сирот играет среди груд мусора. Ко всеобщему удивлению, есть электричество и даже показывает Си-эн-эн»[906].

Представитель ЮНИСЕФ Роджер Картер назвал положение в Кигале «совершенно отчаянным»: люди голодают да еще подвергаются постоянному риску быть убитыми. «Мы не можем добраться до большинства районов из-за сильного огня. В 9 случаях из 10 мы попадаем под обстрел. Ситуация будет ухудшаться»[907]. Стало практически невозможно доставлять продовольственную помощь. Начался массовый исход из города населения, военных частей и милиции. 20 мая столицу покинул префект Сельского Кигали Карера[908].

К середине мая в центральной больнице Кигали осталось всего шесть врачей на три тысячи больных и раненых[909]. «У нас, – заявил ее директор, – ужасные проблемы с гигиеной – нет чистой воды, почти нет лекарств и перевязочных материалов. Раны ужасны, и мы с трудом справляемся с ними»[910]. После обстрела больницы в ночь с 18 на 19 мая ее покинул весь медицинский персонал, бросив своих пациентов[911]. Когда один из автомобилей МКК 19 мая попал под под минометный огонь, он перестал высылать машины «скорой помощи»: раненые и больные были вынуждены самостоятельно добираться до госпиталя. Врачам МКК приходилось в среднем проводить по пять часов в убежище, а 40 руандийских сотрудников госпиталя сбежали[912]. Американский хирург Джон Сандин сообщил «The New York Times» по телефону: «Мы сейчас по сути дела в ловушке. Это скорее академический вопрос, кто стреляет в нас. Мы между правительственными войсками и повстанцами. Каждый день заявляют о перемирии, но это слово, похоже, не доходит до минометчиков. Мы не рассматриваем вопрос об эвакуации. Нет способа выбраться. Я пока сумел уцелеть. Все больше минометного огня»[913]. В столичном аэропорту, где укрывалось более тысячи беженцев, был только один врач, миротворец из Ганы, который за один день 22 мая сделал более 300 операций[914].

В таких критических обстоятельствах эвакуация беженцев стала более чем необходимой. Проблема заключалась, однако, в том, что руандийские власти соглашались на эвакуацию тутси и оппозиционеров хуту из своей зоны только при условии эвакуации такого же числа беженцев хуту из зоны РПФ. Утром 27 мая после сложных переговоров и достижения хрупкого соглашения о временном прекращении огня удалось осуществить обмен 240 тутси из отеля «Миль колин» на 240 хуту со стадиона Амахоро[915]. Первые были доставлены в повстанческую зону в опустевший и сильно пострадавший от боевых действий городок Кабуга в 12 км от столицы, где бойцы РПА устроили им торжественную встречу (СТМК иронизировало по этому поводу: «Большинство предателей ушли, чтобы присоединиться к тараканам»)[916]. Вторых высадили на дороге в 20 км к югу от Кигали, где они присоединились к общему потоку беженцев[917]. Днем 28 и вечером 30 мая состоялись два новых обмена заложников из «Миль колин» (293 и 246) на хуту со стадиона Амахоро (402 и 290)[918]. Всего за три дня ооновцы эвакуировали из Кигали 1711 человек.