Анжела не отвечала. В памяти звенели слова Натальи. Они резали бритвой. До боли было жаль Марата, который обречён последние мгновения своей жизни провести с этой недалёкой женщиной. Но она одёргивала себя, жалеть нельзя, он сам во всём виноват! И мысли ходили по кругу о том, что ничего не исправишь и умерших не вернёшь. Тот неудачный поцелуй больше не горел в её мозгу. Он стёрся, будто сон, оставив после себя дымку грусти. Если бы она тогда знала… Если бы…

А солнце уже вовсю светило и пригревало, растапливая поникшие грязные сугробы. Птицы шумели, и пахло отчего-то морем. Выйдя за больничные ворота, Ольга улыбнулась и расправила плечи.

– Мам, нам надо выпить кофе, слышишь? Пошли, купим, наконец, кофеварку! А потом мы посмотрим «Блондинку в законе»! Надо забыть всё! Забыть окончательно! Он отрубил когда-то, и мы отрубим!

Анжела не отвечала. Она знала, что забыть не получится. И придётся возвращаться к этим неприятностям снова и снова.

– А Наталью надо позвать в гости. Она говорила, что хотела бы с тобой подружиться.

– Не сейчас.

– Но, мама!

– У меня слишком мало времени.

– Ты всегда так говоришь.

Никогда этого не будет! Никогда она не станет дружить с Обидиной. Даже когда Марата не станет… Но сейчас Анжеле не хотелось ссориться с дочерью.

– Мам, автобус! Может, успеем?

И они, схватившись за руки, как школьницы, бросились по тротуару к остановке. Тяжёлый старый автобус подполз гусеницей, тяжело дыша и разбрызгивая под ноги прохожим снежную грязь.

Эпилог

…Я не сохранила письмо. Слишком больно. Он прислал его по электронной почте. Расстроенный, несчастный. Не прощался, лишь объяснил. Оказывается, Аня рассказала ему. Оказывается, они были на том собрании и старательно унижали моего сына. Я рисую в голове картины этой пытки, и они меня режут, уничтожают. Невероятно больно осознавать горе моего мальчика, который совершенно ни в чём не виноват. Лишь я за всё в ответе. Я приняла решение, что обязательно рожу его.

Женя считал, что мы никогда не будем вместе, Антона не вернуть, а сам он слишком отдалился. Но надеялся. После разговора с сестрой надежда пропала. Женька сокрушался, что не отомстил за меня. Что не смог отомстить за Антона. Но кому мстить? Матери? Сестре? Лучше себя лишить жизни.

Он не думал о себе. Его потрясло то, что со мной сделали. Но думаю ли я сама об этом? Прошло много лет. Я стала другой, той наивной девочки больше нет. Я поумнела и знаю, что наивысшую боль могут доставить лишь близкие люди. Эта формула работает всегда, не даёт сбоев.

Я поддалась страху, когда решила, что умираю. Я обвинила себя в преступлении, решив, что если бы не я, то мой сын не страдал бы так сильно. Да и сына-то у меня не было бы. Преступление в чём? Родить от монстра. Но монстры лишь в моей голове. Подогреваемые страхом и близкими людьми. Ребёнок не имеет никакого отношения к человеку, от которого он произошёл. Мои собственные наблюдения. Антон был тем, кем мы воспитали его. Надо было сразу уезжать, но я надеялась, что до нас никому нет дела. А ведь так и было, просто временами люди выплёскивали свою ненависть.

Отказалась бы я от сына? Предала бы его, как писали в статье? Нет! Мне нет дела до предрассудков тех, кого я не уважаю. А двойные стандарты давно перестали меня удивлять.

Не мир жесток, но жестоки люди. Им нужны враги, которых они побеждают. Вечная война с тем, что не поддаётся объяснению. Кто из них думал, что Женя будет счастлив со мной? Кто из них предполагал, что он станет любить моего сына? Они много лет пытались избавить его от меня, потому что во мне виделось зло.

Надо было уехать, не ждать. Но было жаль квартиры, где бы ещё у нас была собственная? Было жаль работы, друзей, магазина, где продавался вкусный воздушный хлеб, его так любил Антон. В этом виделось счастье. Сейчас бы я, не задумываясь, бросила всё. Босиком бы убежала, вещи – дело наживное. И чёрт с ней, с квартирой.

Я смотрю в окно, где светит яркое солнце. Природе нет дела до наших страданий. Уеду ли я из этого города? Решила в одно мгновение, как тогда, рожать или нет. Я остаюсь. Здесь могилы моих близких людей. Здесь то, что было мне дорого.

Я остаюсь.

Но никому никогда больше не позволю прикоснуться к своей душе. От неё остались лохмотья. Она переломана и уродлива.

А солнечные лучи бьют в стёкла, освещая комнату и портреты моих любимых мужчин. И кажется, они улыбаются мне…