Яму выкопали в земле; глубиной она была около двух метров, а в длину и ширину примерно метр на два. Значит, она была достаточно маленькой, а поэтому её успели быстро выкопать в нужный момент; как следствие, стенки её и свод были холодными и влажными.

В яму поставили маленькие глиняные вазы с небольшим количеством растительного масла, воды и молока; кроме того, там были маленькая терракотовая лампа и хлеб.

Возле входного отверстия была приготовлена деревянная лесенка, по которой должна была спуститься в могилу осуждённая весталка; немного дальше находился крупный квадратный камень толщиной около тридцати сантиметров, который должен был, разумеется, закрыть отверстие ямы; за ним стояли четверо рабов с лопатами, ожидая момента, когда надо будет закидывать этот могильный камень землёй.

Когда процессия, сопровождавшая Опимию на погребение, прибыла на Поле преступников, оно было так заполнено народом, что с большим трудом, потеряв массу времени, ликторы и младшие священнослужители сумели освободить вокруг могилы достаточно широкое пространство, которое смогло вместить все коллегии жрецов, которые должны были присутствовать на похоронах весталки.

Когда все жрецы заняли свои места, занавески носилок отдёрнули, и из них вышла Опимия.

Она была почти без сознания, и её пришлось поддержать, чтобы она не упала; на бледном лице её блестели капельки холодного пота; чёрные её волосы развевались на ветру, который хорошо чувствовался на этой высоте; потухшие и бессмысленные глаза её смотрели на собравшиеся массы народа и не видели их; с губ её, побелевших от горя, срывались едва слышные причитания, прерываемые частым-частым стуком зубов, потому что несчастную девушку трясла сильная лихорадка.

Верховный понтифик произнёс предписанные ритуалом заклинания.

В этот момент Опимия, безмолвная, неподвижная, инертная, смотрела на всех этих людей как в бреду, ей казалось, что присутствие всей этой человеческой массы нисколько её не касается; её охватило тупое безразличие, словно человека, не имеющего никакого понятия о том, что происходит вокруг него.

Несчастная девушка, отупевшая от боли, и в самом деле в этот момент потеряла сознание.

Суровые и торжественные слова, которые посреди общего глубокого молчания произносил в это время верховный понтифик, в ушах весталки слышались только как неразборчивый низкий монотонный звук; она ничего не понимала и не знала, о чём он говорит и зачем, не отдавала себе отчёт в том, что произошло и почему её осудили. Она полагала, что находится во власти кошмаров какого-то мучительного сна, и единственным её ощущением было желание покоя, отдыха. Она сказала бы всем этим людям, если бы не была такой уставшей, чтобы её оставили и не докучали ей.

А великий понтифик, окончив молитву, зашёл за спину весталки и оттуда набросил ей на голову большое прозрачное покрывало, а концы его протянул жрецам, которые должны были опустить девушку в яму.

Прикосновение ткани заставило Опимию вздрогнуть, будто она пробудилась от долгого, мучительного сна. Она дико закричала, и её голос разнёсся по всему полю; потом она поднесла руки к лицу, чтобы сорвать вуаль, сквозь которую она, хотя и с трудом, видела теперь толпу людей, жрецов и их помощников, верховного понтифика, яму, лестницу и роковой камень, который должен был навсегда разлучить её с миром живых людей... Хотела сорвать, но не смогла, потому что младшие жрецы, которым был дан приказ захоронить её, схватили её за руки и поволокли по земле, а потом передали девушку жрецу, уже спустившемуся в яму, и тот поймал её ноги, а двое других медленно спускались по лестнице, сопровождая и поддерживая тело несчастной весталки.

Она уже наполовину скрылась в зеве своей могилы и видела, как в океане света садится солнце в короне из сияющих лучей; и она закричала, насколько позволял ей голос, приглушённый покрывалом:

— О, солнце!.. Я никогда больше не увижу солнца!

Через пару минут она исчезла совсем.

Толпа содрогнулась и загудела; младшие жрецы вскоре, один за другим, выбрались из могилы.

Тогда стоявшие наготове рабы подкатили к отверстию ямы камень, который должен был закрыть могилу.

Продолжительный, пронзительный, ужасный, душераздирающий крик доносился из могилы... Потом послышался глухой шум падения камня, закрывшего отверстие... Больше ничего не было слышно.

Люди, собравшиеся на Поле преступников, содрогнулись от ужаса.

Рабы начали набрасывать лопатами землю на камень, под которым была погребена Опимия. Потом, в соответствии с традицией, все те, кто находился вблизи могилы, бросили на неё по камешку, а потом, грустные, молчаливые, напуганные, все потянулись к городу[139].

* * *

— Нет! — кричала несчастная Опимия, перенесённая во влажный и тесный склеп и оставленная там младшими жрецами, скоро принёсшими, чем приведшими её сюда; она поняла, что единственное отверстие, через которое проникали свет и воздух, было закрыто.

И этот мучительный, душераздирающий, безнадёжный крик вылетел наружу и был услышан всеми собравшимися на Поле преступников.

Опимия, оборвав крик, побежала к отверстию своей ямы и подняла к нему лицо, с которого уже спало покрывало, но внезапно это отверстие закрылось, и она услышала над головой погребальный звук похоронившего её под собой камня, а потом она оказалась в полном молчании и полной темноте.

Глухой шум камня, заваливавшего отверстие, казалось, оглушил несчастную.

Какой-то момент она оставалась неподвижной и ошеломлённой. Потом ухо её услышало лёгкий шум, доходивший до неё сквозь едва заметные щели, оставшиеся между краем отверстия и закрывавшим его камнем; она застыла, прислушиваясь, почти затаив дыхание, и поняла, что этот лёгкий шум вызван землёй и камнями, которые набрасывают на её могилу. В самом деле, через несколько минут шум прекратился, и она ничего больше не слышала.

Опимия некоторое время оставалась неподвижной, инертной, осовелой: без каких-либо мыслей, без движенья, почти не дыша.

Но вдруг луч света слегка рассеял мрак, царивший в её тюрьме, и привёл девушку в себя. Она боязливо повернулась в ту сторону, откуда шёл свет, и увидела маленькую лампу.

Несчастная глубоко и с удовлетворением вздохнула: эта лампа станет другом, который немного смягчит тяжесть её положения.

Опимия шевельнулась и пошла в угол, где стояла лампа; она наклонилась, осторожно взяла её в руки, осмотрела. Она проверила, сколько масла налито в лампу, какой вставлен фитиль, и с большой осторожностью снова поставила светильник на землю, а потом мысленно пожалела, что масла маловато, да и фитиль скуден.

«О милый свет!.. Утешение моей тюрьмы, — размышляла весталка, уставившись на огонёк. — Долго ли ты будешь гореть?.. Ох, горел бы подольше!.. Боги милостивы ко всем смертным, даже к виновным, они не допустят, чтобы ты потух... Как я смогу жить в этой тёмной и сырой клетушке без тебя, благословенное пламя?.. О, гори подольше, подольше, о, утешение в моей тюрьме!..»