«Зверский детектив», – сказала она, – мне в группе подарили. Я тебе буду читать каждый вечер.

Вита разбиралась с материнскими лекарствами, раскладывая их в специальную коробочку с указаниями часа, когда какое принимать.

– Ты до туалета дойдешь? – спросила она, прервав чтение.

– Постараюсь, – пообещала Антонина Вячеславовна.

* * *

Не смогла. Хорошо было лежать и не двигаться. В таком состоянии ей предстояло провести многие годы. Девочки взрослели, она все жила и жила. Может, это наказание Божие? За что? А его его знает. Наказание за то, что жила и живет. Просто за жизнь. Вроде живой человек, ан нет. Кому наказание? Не ей уж точно. И сколько таких горемык на свете. Никто не считал.

Шведская семья

Стенькин страдал нескрываемо. Он был нежный человек и не любил причинять боль. Именно поэтому он постоянно ее всем причинял – мягко и навязчиво объясняя, как по-скотски он себя повел, какой он подонок, он унижал обиженного еще больше, получалось, что случайная жертва не стоила мизинца оскорбителя, притом что сам оскорбитель считал себя последней гнидой.

В этот день Стенькин решил разрубить этот морской узел сложной личной жизни. Жене́ по имени Изумруд он купил торт. Получив неожиданный подарок, Изумруд заподозрила неладное – это было видно по несчастному выражению лица Стенькина, покрытого яркими аллергическими пятнами, неизменно возникающими при каждом сомнительном казусе.

Изумруд была девушка смешанных кровей, но Восток преобладал, о чем свидетельствовали сросшиеся брови. Узбечка по матери. Когда Изумруд была молоденькой и хорошенькой, этими бровями она напоминала Гюльчатай из народного фильма, чем и пленила студента-историка Стенькина на случайной встрече во время узбекской декады в Москве, где она била в бубен самой Тамаре-ханум. А теперь, с возрастом, внезапно нахлынувшим ни с того ни с сего, эта обильная неухоженная волосатость была подобна двум потрепанным зубным щеткам, давно бывшим в употреблении и зачем-то сросшимся на переносице.

– Ты побрилась бы, что ли, – заметил однажды Стенькин, прихорашиваясь у зеркала.

Изумруд вгляделась в свое изображение и не узнала себя.

– Восточные женщины быстро стареют, – сказала она.

– А ты не старей, – раздраженно бросил муж, удаляя ненужный волосок, подло выросший в правой ноздре. – Больно! – вырвалось у него вместе с волоском.

И вот торт.

Изумруд перенесла это кулинарное чудо на блюдо, предназначенное для плова, и спросила:

– Стенькин, что случилось?

– Ты только не волнуйся, – неуместно сказал Стенькин, – надо поговорить. Отложим на вечер.

– Зачем? Говори сейчас.

– Я полюбил другую женщину.

– Отложим на вечер, – сказала Изумруд и отрезала большой кусок бисквита, ущемив наполовину химическую розочку. Второй кусок положила мужу.

– Ешь, Стенькин, раз купил.

Молча пожевали бисквит.

– Ты хорошо подумал? – спросила Изумруд, проверяя языком больной зуб.

– Хочу посоветоваться, – с трудом выговорил длинное слово Стенькин.

И в этот момент кольнуло в левом боку. Странно: обычно кололо в правом, Стеньким съедал аллохол, и колоть переставало.

– Давай советуйся, – подбодрила Изумруд.

– Она хорошая, – неуверенно начал Стенькин.

– Кто бы сомневался. Плохой товар никому не нужен.

– И она меня понимает, – добавил Стенькин.

– Молодец, – Изумруд взяла второй кусок бисквита и стала с усилием его глотать.

– Да, она молодец. Нежная.

Изумруд поперхнулась, Стенькин постучал ее по спине кулаком.

– Она хочет детей, – Стенькин наглел на глазах.

Это был запрещенный удар. Все двадцать пять лет Изумруд оставалась бесплодной.

Бисквит встал комом в глотке. Изумруд стала задыхаться всерьез. Она посинела, глаза вылезли из орбит. «Как легко может решиться проблема», – пронеслась мысль в голове Стенькина. Но тут он вспомнил, что видел по телевизору, как надо помочь. Прыгнул сзади на жену и сильно надавил руками на грудную клетку – и сработало. Застрявший кусок моментально вылетел и попал обратно на блюдо. Даже смешно.

Изумруд села, приходя в себя.

– Ты бы спасибо сказала, – обиделся Стенькин, – я тебя, можно сказать, спас.

Жена тяжело дышала.

«Ну хоть бы заплакала, – подумал Стенькин, – вот чертов Восток, ничего ее не берет».

– Ладно, – он сел напротив жены, – я ухожу от тебя, но не из дому, некуда идти. Мне и так нелегко будет, если партком узнает.

Помолчали. Изумруд дышала со свистом.

– Я, конечно, понимаю, что это свинство, но я предлагаю тебе остаться.

– Где? – тяжело выдавила жена.

– В своей комнате. А мы будем в другой. Нормально?

– Кто?

– Что кто?

– Мы – кто?

– Я и Светочка.

Молчание. Теперь кольнуло в правом боку.

– Дай аллохол.

Изумруд поднялась и пошла в спальню лечь. Прямо в тапочках.

– Ну хочешь, я сам возьму, – Стенькин вспомнил, где аптечка.

Горькое лекарство сразу принесло облегчение, и он с новыми силами поспешил к жене. Тему надо было прояснить до конца.

– Эту комнату, – сказал он, – мы берем, прости, себе – все же нас двое.

– Кого нас? – опять спросила жена.

– Ты меня не слушаешь, – понял Стенькин, – ты просто меня не слушаешь. Говорю в последний раз: эта комната пойдет нам, а мой кабинет – тебе. Я, конечно, буду там работать, но я же тебе никогда не мешал, а Светочка…

– Кто это? – бесцветно спросила Изумруд.

– Ты, что, в психушку хочешь? Я говорю – Светочка, она хорошая.

– Кто?

Стенькин замолчал. Он понял, что мысль о психушке была неслучайна, жить с такой соседкой в общей кухне Светочке будет непросто.

Ночевать Стенькин не пришел. Изумруд взяла себя в руки и сделала могучую уборку. Отделила шкафом проход к спальне молодых и обильно полила дихлофосом их кровать – как бы от клопов. Клопов у них не было уже лет сорок, как Стенькины-родители окончательно истребили это подлое семя. Помог дихлофос. Запасы еще хранились на антресолях, куда Изумруд никогда не заглядывала. А тут заглянула, увидела странные бутыли, понюхала и поняла, что пригодятся.

Накануне разговор закончился мирно – Стенькин согласился жить втроем, собственно, это была его идея, просто он привык все свои идеи приписывать другим, чтобы потом можно было осуждать, если не получится.

Изумруд только спросила:

– А как эта… твоя… – имя не давалось, – она согласна?

Стенькин подумал и предложил:

– Почему нет. Я скажу, что ты моя двоюродная сестра.

– Не пойдет, – Изумруд посмотрела на русопятое личико мужа, – скажи – домработница.

– Но это же обидно.

– Кому?

– Тебе. Я не могу позволить тебя унижать.

– Брось, Стенькин, тебе плевать.

– Но мне будет неловко. Я так не хочу. Я хочу, чтобы всем было хорошо. Двоюродные сестры могут быть самые разные, может, у меня тетка узбечка. Мой двоюродный дядя был женат на еврейке.

Изумруд махнула рукой:

– Делай, как хочешь.

Стенькин прошелся по квартире и одобрил перестановку, потом потянул носом и спросил:

– А чем это пахнет?

– Соседи клопов травят, вызвали службу. Я тоже хотела вызвать.

– Но у нас нет клопов.

Стенькин надел свой самый хороший костюм, поцеловал Изумруд и ласково спросил:

– Я подаю на развод?

Но Изумруд не отреагировала.

– Дай свой паспорт. Нас легко разведут, без проблем.

И ушел, оставив легкий намек на дорогой парфюм.

Выйдя, он привычно посмотрел наверх, чтобы махнуть жене рукой – как он делал все двадцать пять лет. Но за окном ее не было.

* * *

К вечеру произошел заезд. Грузчики, тяжело дыша, втащили пианино. Потом другие грузчики – кровать,