– А что Карл? Какова его дипломатия?

– Он бросил в темницу Асцелина, захватил городскую знать и пленил королеву Эмму (Можер вздрогнул). С ней, говорят, он обращается весьма жестоко, мстя за какие-то былые обиды. В тюрьме нет света и тепла, узницу почти не кормят, никуда не выпускают, с ней никто не разговаривает, а у дверей дежурит стража.

– Чего он хочет? – глухо обронил Можер. – Зачем она ему?

– Я же говорил, месть…

– Я знаю герцога. Он не станет мстить женщине.

– Тем не менее такова молва. Это по ее приказу брат удалил Карла от трона, так говорят повсюду. Но не исключено, что он держит ее под замком как заложницу: все-таки неплохой козырь. Феофано пишет письма Каролингу, пытаясь добиться освобождения королевы Эммы, о том же просил и Гуго…

– И что же герцог?

– Остался глух. Королева по-прежнему в тюрьме. Там единственное окно, оно выходит на Париж. Говорят, будто видели, как Эмма часто и подолгу стоит у этого окна и глядит вдаль…

Можер вскочил с места; пальцы, сжатые в кулаке, хрустнули. Изабелла застыла в удивлении. Марфор, не понимая, не решился продолжать.

– Если он не отпустит ее, я его убью! – негромко произнес нормандец.

– Можер! – вскричала Изабелла, бросаясь к нему. – Что ты задумал? Говори сейчас же, что ты собираешься делать? Ехать к Карлу?..

– Никто не вправе запретить викингу держать в руке меч!

– Значит… на войну?..

– Нет, Изабелла. Мне плевать на королевские войска и на епископа со знатью, но я должен помочь женщине, попавшей в беду.

– Должен? Что это значит? И почему именно ты, разве больше некому?

– Кроме меня – да!

– А ее мать? Свекровь Феофано? Ужели она не предпримет ничего для спасения дочери?

– Ей безразлична судьба Эммы. Такова бургундка. Мне кое-что известно об этом.

– Можер! Ну почему тебе всё везде надо? Вечно ты повсюду суешь свой нос! Зачем тебе нужно это королевство и эта женщина?

– Я обязан вернуть ей долг. Она в плену, и я освобожу ее.

– Да ведь там целая армия! Тебя убьют!

– Пусть только попробуют, я покажу им, на что способен норманн!

– Но ведь ты еще не столь силен!.. Твои раны едва зажили!..

– Это не остановит меня, я принял решение.

– Святые небеса! Боже всемогущий, помоги мне вразумить этого безумца! – заломила руки Изабелла. – А что я скажу матери, когда она вернется? – предприняла она последнюю попытку. – Да ведь она помчится за тобой!

– Я вернусь до ее приезда. Она ничего не узнает.

– Значит, ты ненадолго? И скоро вернешься?

– Думаю, мне хватит одного дня. От силы двух.

– Но у нас мало воинов. Вдруг на тебя нападут?

– Я поеду один.

Изабелла захлопала глазами:

– Как один!.. Ты сошел с ума! И никого с собой не возьмешь?

– Хочешь, поедем вдвоем! – воскликнул барон. – Всегда легче проливать кровь на пару, нежели одному.

– Нет, Марфор! Я норманн, риск – мое ремесло. Опасность лишь веселит мне душу.

Изабелла выдохлась, слов уже не было. Она уронила голову.

Марфор вздохнул и покачал головой.

– Я еду завтра, с рассветом, – поставил точку Можер.

К городским воротам нормандец подъехал после полудня и сказал стражникам, чтобы известили герцога: с ним желает говорить граф де Бовэ. И стал ждать. Вскоре к нему вышел офицер, который, внимательно оглядев незнакомца и поглазев по сторонам, приказал открыть ворота. Можер тронул коня, офицер вскочил на своего, и они поскакали в сторону королевского дворца.

Здесь оба спешились. Можер огляделся. Всё, как было год назад, когда он уезжал отсюда – конюшни, прачечная, прочие хозяйственные постройки, широкий замковый двор, парадный вход… и чужие люди кругом, которых он не знал. Собравшись кучками, они с любопытством глядели на гостя.

Офицер пригласил нормандца войти, и они направились на королевскую половину тем самым маршрутом, которым ходили когда-то Людовик и Лотарь и которым шли Можер с Карлом после встречи на брюссельской дороге больше года тому назад. Они остановились у дверей, откуда выносили в прощальный путь последнего Каролинга, племянника Карла Лотарингского, который занимал теперь его место. Офицер вошел, доложил и, выйдя, попросил гостя в кабинет.

Карл, сидевший за столом Людовика, увидев посетителя, вскочил:

– Можер, ты? А мне сказали, граф де Бовэ…

– Я и есть граф де Бовэ.

Они обменялись рукопожатиями и обнялись, но сдержанно, без открытых улыбок, сулящих взаимное доверие. И тут выяснилась причина некоторой холодности Карла:

– Тебя послал Гуго? Не сумев взять город силой, отправил курьера?

– Я не за этим к тебе, Карл. С королем мы не виделись уже два месяца.

– С королем… И ты его признал? Но не хочет признавать народ, во главе которого я встал. Капет узурпатор, его власть незаконна, он отобрал ее у меня! На троне должен сидеть брат Лотаря, а не герцог франков! Что можешь ты возразить мне на это?

– Ничего. Я пришел не за тем, чтобы выяснять ваши отношения, до которых мне нет никакого дела. Но у меня есть к тебе просьба, Карл. Помня о нашей дружбе, надеюсь, ты не откажешь мне.

Сощурив глаза, Карл покосился:

– Ты явился, чтобы просить меня освободить город и заслужить тем самым похвалу из уст своего короля? Если так – уходи!

– Мы расстались тепло, но холодно встретились, герцог. Стужей веет от тебя. Не заставляй же и меня мерзнуть. Норманн не терпит над собой ни высокомерного тона, ни издевательств. Видя это, он обнажает меч!

– Ого! – усмехнулся Карл. – Ты смеешь угрожать? И это несмотря на мою охрану? – он кивнул на двух безмолвных стражей у трона.

Настала очередь усмехнуться Можеру:

– Ты ведь меня знаешь, Карл, я не охоч до сантиментов. Мне ничего не стоит схватить тебя за ноги и, размахивая тобою как дубиной, уложить на месте обоих аргусов. Невеселым окажется конец брата Лотаря. Не поздоровится, конечно, и мне, но прежде чем отдать богу душу, я уложу не меньше полусотни твоих соратников. А потом, узнав об этом, Ричард Нормандский сотрет в порошок всю твою армию и сожжет этот город. Я доходчиво объяснил, герцог, или ты чего-то не понял?

Карл насупил брови, шагнул назад и сел на трон, скрестив руки на груди:

– Я думал, меня навестил прежний друг.

– Я и пришел к тебе как друг, но ты принял меня как враг. Я ведь ничем не провинился перед тобой, за что ты стал меня ненавидеть?

Опустив взгляд, Карл долго молчал, хмуро глядя в пол. Потом сказал: