– Я слишком долго смирялся, Можер. Настала пора ненавидеть. Но не тебя, ты прав. Ты тут ни при чем, – он подошел к нормандцу, взял за руку повыше локтя. – Забудем…

– И мою просьбу тоже?

– Чего ты хочешь?

– Прежде всего, вновь увидеть в тебе друга. Проходя по дворцу, я не встретил Вии. Где она и что с ней?

– О, она теперь баронесса, Эмма сделала ее знатной дамой.

– И поплатилась за это тюрьмой, в которой ты ее держишь?

– Тебе даже это известно?

– Отпусти ее, она тебе не нужна.

– За этим ты и пришел?

– Я пришел к Каролингу, который должен считать для себя унижением воевать с женщинами.

– Да, я помню… – задумчиво проговорил Карл. – Помню, Можер, что у вас с ней было и, может быть, согласился бы с тобой… Но она мой враг! Это она нашептала Лотарю, чтобы он изгнал меня из своего окружения. Это по ее милости я стал изгоем вместо того, чтобы быть королем. Это ей обязан Гуго тем, что я захватил его столицу, которая по праву принадлежит мне.

– Чем же вызвана была ее ненависть к тебе?

– Кто-то нашептал Эмме, будто я обличил ее перед мужем в любовной связи с епископом Асцелином. Желая обелить себя, она этаким пушистым котенком потерлась о ножки моего брата и напела ему, что это мои козни. Брат, обрадовавшись благовидному предлогу избавиться от того, кто, как он считал, метил на его место, тотчас лишил меня прав на царствование. Теперь ты понимаешь, что я не могу ее отпустить? Она мой враг, которому я пытаюсь найти подходящий вид казни, а до тех пор держу взаперти.

– Эмма не виновна, – спокойно сказал Можер, усаживаясь на скамью.

– Не виновна? – Карл Лотарингский присел рядом. – Откуда это известно? Она нашептала?

– Хочешь, поведаю одну историю. Это прольет свет на твои глаза, и они наконец прозреют.

Можер помолчал, собираясь с мыслями. Карл терпеливо ждал. И вот что услышал:

– Однажды мы с Эммой сидели на скамейке в парке. Моросил дождик. Я предложил ей уйти, но она, очнувшись от своих дум, в которые была погружена, вдруг сказала:

«Мне больно… Ведь я так и осталась для Карла врагом».

Я попросил ее объяснить. И она рассказала мне следующее. Как-то раз Лотарь поделился с ней тем, что давно мучило его, не давая покоя. «Карл стоит у меня поперек дороги. Карл – кость у меня в горле. Он хочет моей смерти, метит в короли, я вижу это. Я ему мешаю, и он замышляет убить меня. Надо принять меры и навсегда избавиться от него». Эмма спросила, зачем он это ей говорит. Лотарь продолжал: «Я хочу единовластия, и я уберу с дороги Карла! А поможешь мне в этом ты. Или он уничтожит нас обоих». Что она могла возразить на это любимому мужу? Ничего. И она стала слушать. Лотарь сказал: «Мы подстроим сцену твоего якобы любовного свидания с епископом Асцелином, пусть Карл увидит это. По совету людей, которых я к нему подошлю, он станет обвинять тебя в измене мужу. Ты поднимешь голос возмущения и потребуешь наказать клеветника. Я проведу расследование и, убедившись, что брат солгал, чтобы опорочить тебя в моих глазах, сошлю его куда-нибудь подальше. Он не сможет оправдаться, я найду свидетелей, которые принесут клятву в достоверности слов Карла. Так я стану единым правителем всей Франкии, и никто больше не посмеет мне угрожать». На этом их разговор закончился. Что было дальше, ты знаешь не хуже меня.

Карл стал бледнеть. Казалось, кровь стремительно покидает его тело и начала с лица. Не отрывая взгляда от Можера, он глухо проговорил:

– Все так и было… именно так. Но доказательства! – вдруг воскликнул он. – Не солгала ли она тебе, с нее станется.

– Не вижу в этом смысла. Я ее не просил, она сама начала этот разговор. Наверное, преступное прошлое тяготило ее, не давая покоя, и ей надо было выговориться. Но я еще не закончил. Я попросил Эмму поклясться, что она говорит правду, что невиновна в твоем изгнании. Она поклялась на маленьком крестике, что висел у нее на груди. Но мне этого показалось мало. Знаешь, что она ответила? «Можер, я повторю клятву, но уже не здесь, и если я лгу, то буду проклята небом, и душе моей гореть в аду». Мы пошли с ней в церковь. Там она упала на колени перед алтарем и в присутствии священника, не сводя глаз с распятого Христа, поклялась, что сказала правду о гнусном замысле мужа, который сделал ее пособницей в своих планах. Потом стала просить у Бога прощения. Но простил он или нет, мне неведомо.

Глядя во все глаза на Можера, точно на икону, которой собрался возносить молитвы, Карл, задыхаясь, произнес:

– О небеса!.. Я всегда знал, что он лукав, нечестен как со мной, так и с другими, но чтобы так… – он вцепился в нормандца обеими руками. – Ужели это правда, Можер?

– Ты знаешь, Карл, норманны не привыкли хитрить. Они не знают, что такое интриги, искусству этому не обучены. Козни – орудие придворных у франков; норманнам же оружием всегда и везде служили меч, топор и копье! Поэтому я ничего не выдумал, это слишком тяжелая работа для головы викинга. Ты, конечно, можешь спросить саму королеву, но ведь не поверишь ей. Так верь же мне, своему старому другу. Если хочешь, я поклянусь тебе. Но это будет лишним. Норманн редко может сказать неправду, другу же он никогда не солжет.

– Почему ты раньше не сказал мне об этом? Почему говоришь только сейчас?

– Да ведь тебя тогда уже не было в Лане.

– Но ты знал, что я возвращаюсь в Брюссель. Мог бы найти меня там.

– Кто знал, что ты пойдешь на Лан и засадишь в темницу невинного человека?

Карл резко поднялся. Не глядя на Можера, коротко бросил:

– Идем.

Они молча пошли коридорами, потом галереей, свернули в какой-то проход и остановились против двери, с обеих сторон которой тускло горели два факела.

Карл повернулся:

– Обещай, что не выступишь против меня, Можер.

– Я не могу дать тебе такого обещания, Карл.

– Значит, мы будем врагами?

– Я не стану воевать против тебя, пока не прикажет мой сюзерен.

– Король Гуго?

– Мой отец.

Немного помолчав, Карл сказал:

– Ты обещал Людовику свернуть шею Адальберону. Я освобождаю тебя от этой клятвы. Не трогай архиепископа, он мне нужен. К тому же он стар, болен, сам долго не протянет.

– Будь по-твоему, Карл.

Герцог отодвинул засов, и они вошли. Можер думал, что попадет в комнату, а очутился в узилище: на высоте семи футов скупое на свет решетчатое окно, близ него изъеденный жучком ветхий деревянный стол, табурет рядом, гнилая солома с тряпками поверх в углу. Тусклый луч света от факелов сквозь раскрытую дверь протянулся по полу до этой соломы и выхватил из тьмы полусогнутые ноги под туникой.

– Куда ты меня привел? – поморщился Можер. – Здесь камера смертников или жилище замковых крыс?