– Так вы сказали, личный интерес?

– Так точно.

– Не обманываете?

– Никак нет.

– В таком случае у меня нет оснований держать вас впотьмах. Дело давнее, и правосудие по-своему свершилось.

Садек показал на стоявший у ног Халифы пакет.

– Полагаю, там есть и папка с документами по делу об исчезновении Пинскера? – Халифа признал, что принес бумаги, и бывший начальник полиции протянул за ними руку. – Тело Пинскера мы опознали достаточно быстро, – сказал он, водружая очки обратно на нос и пролистывая содержимое папки. – Документов при нем не было, но такое лицо, как у него, перепутать трудно. Хотя и прошло сорок лет, но осталось еще много курнцев, которые его помнили. И как только мы узнали фамилию, ничего не стоило поднять дело относительно его исчезновения. А как только подняли записи, докопаться до сути вещей оказалось совсем просто.

Садек вынул из папки лист и показал Халифе. В документе содержались показания человека, который видел, как пьяный Пинскер поднимался в горы массива Тебан. Мохаммед эль-Бадри из деревни Шейх Абд эль-Курна.

– Я знал семью эль-Бадри, – продолжал Садек. – Мерзавцы, смутьяны. Старший Мохаммед был еще жив, мы его взяли и как следует прижали. С гонором был человек, но в итоге мы ему развязали язык. Обычное дело.

Садек вернул лист в папку.

– Оказалось, что Пинскер изнасиловал его сестру. Девушку по имени Иман. Слепую, которой не было еще двадцати лет. Завез к реке и оттрахал в свое удовольствие. Она сопротивлялась, но он был слишком силен. Я бы не поверил этим эль-Бадри, но у старика Мохаммеда нашелся свидетель, который подтвердил его рассказ. Местный малый, уважаемый человек. В ту пору он был еще парнишкой. Вечером, когда все произошло, он удил рыбу, услышал крик девушки и все видел. Рассказал Мохаммеду и его двум братьям. Шел тридцать первый год, люди еще не забыли происшествия в Дэнишевэй. Вы же знаете, какие они, феллахи. Гордые. Все совершают по своим законам.

Садек снял очки, сложил дужки и опустил на кофейный столик рядом со стаканом.

– Я не одобряю самосуд, – продолжал он. – Если бы расправа случилась в мою бытность, я поступил бы иначе. Но инцидент произошел за сорок лет до меня. Двое из троих братьев к тому времени умерли. Мохаммеду было за семьдесят, и он тоже стоял одной ногой в могиле. У Пинскера родственников не было, во всяком случае, нам найти не удалось. Никому бы не пошло на пользу бередить старые раны. Достаточно того, что пострадала девушка. Зачем напоминать миру о ее позоре? Лучше было оставить все как есть. Старику, чтобы преподать урок, дали взбучку. Этим и ограничились. Дело закрыли. И пусть оно таким и останется.

Он еще несколько секунд смотрел на папку, затем, захлопнув протянул Халифе.

– Надеюсь, я все прояснил?

Халифа подался вперед и взял дело. Рассказ старого полицейского почему-то оставил его равнодушным. Факт изнасилования – ужасная вещь. Та девушка была в возрасте его дочери Батах. К тому же незрячая. Что же до Пинскера… Год назад Халифа пришел бы в ужас, узнав, что с ним произошло. Человека линчевали, люди решили своими руками вершить закон. К таким вещам он всегда испытывал инстинктивное отвращение, каким бы страшным ни было преступление. Но теперь его моральный компас был ориентирован не так точно, как прежде. Пинскер принял страшную смерть, но и сам совершил ужасную вещь. Как заметил Садек, на свете нет ничего однозначного. Нет больше ясности. Ничего черного или белого. Жизнь стала непроницаемо серой.

Халифа теребил лежавшие на коленях папки, а его мысли витали вокруг того, каким образом все сказанное могло иметь отношение к смерти женщины, задушенной в храме в Аль-Кудсе[53]. Он не находил очевидной связи. Два убийства разделяли восемьдесят лет, разные страны, разные национальности.

– Не было ли в преступлении религиозного мотива? – пытался он нащупать какую-нибудь связь. – Ведь Пинскер был евреем и все такое.

Садек поднял на него глаза.

– Девушка избита, изнасилована, чуть не погибла. Слепая девушка. По-моему, достаточный мотив, чтобы не впутывать еще и религию. Да и случилось это до накба[54], когда мы не были настроены против евреев, как теперь.

Снова раздался щелчок открываемой входной двери, послышался шорох пакетов с покупками. Садек бросил взгляд в сторону прихожей, затем посмотрел на часы. Он явно считал, что все вопросы обсуждены и пора завершать разговор.

– Вы не в курсе, как поступили с личными вещами Пинскера? – Халифа, пока ему не указали на дверь, пытался выцарапать из старого полицейского все, что только возможно.

– Насколько помню, то, что было найдено в гробнице, похоронили вместе с Пинскером в Каире. – Садек явно проявлял нетерпение. – Да и было там совсем немного. Одежда и маска.

– Никаких документов? Ничего в этом роде? Бумаги? Письма?

Палец старика принялся барабанить по деревянному скарабею на ручке кресла.

– Никаких документов, – коротко бросил он. – А теперь, с вашего позволения…

– А его вещи тридцать первого года? Вы не можете сказать, что стало с ними?

Пальцы Садека больше не барабанили по подлокотнику, он крепко сжал скарабея.

– Понятия не имею. Понятия не имею, может, утопили в Ниле. Это случилось восемьдесят лет назад и теперь не имеет значения.

– Принести еще чаю? – раздался голос его жены из кухни.

– Не надо, – откликнулся Садек. – Мы уже заканчиваем. Ведь так?

Это было скорее утверждение, чем вопрос. Точка в их беседе. Халифа кивнул, поблагодарил старика за то, что тот уделил ему время, вернул папки в пластиковый пакет и встал. Садек проводил его в прихожую.

– Говорите, обратили внимание на дело из чистого интереса, но взялись за него что-то уж очень серьезно, – заметил он у входной двери. – Я не против инициативы сотрудников. Но инициативу надо проявлять обдуманно. Пожалуй, мне придется переговорить с Хассани. Посоветовать, чтобы он загрузил вас настоящей работой.

Садек открыл дверь, и Халифа шагнул на лестничную площадку. Он переступил грань и почувствовал это. Дальше рисковать нельзя. Такие люди, как этот старый полицейский, могут стать нелюбезными. Очень нелюбезными.

– Последний вопрос.

Садек обжег его взглядом.

– В папке тридцать первого года есть письмо археолога Говарда Картера. Из него явствует, что вечером, перед тем как Пинскера убили, он сообщил Картеру о том, что что-то нашел. Некий предмет или некое место «во многие мили длиной». Это вам о чем-нибудь говорит?

Халифа ждал, что старик выйдет из себя. Но этого не случилось. Неожиданно тот положил руку ему на плечо.