Члены моей семьи молча топили себя на протяжении нескольких поколений. Оказывало ли влияние на это то обстоятельство, что все они вели кочевой образ жизни? Может быть, поэтому наши следы смывала вода? Уже после первых нескольких часов, проведенных в холодной воде на глубине, где мы задерживали дыхание, я и Энола осознали, что мы другие. Пребывание под водой – смысл нашего существования. Наша мама знала, что она другая. Она узнала о Бесс Виссер и о том, что ее мамой число утопленниц не ограничивается. В тот момент она прикоснулась к проклятому прошлому рода. Знала ли она, каким будет ее конец, что она утонет, как и все они?

Чтобы разрушить проклятие, надо уничтожить его источник. Журнал лишь преуменьшил ценность истории нашей семьи, того, что я и Энола – наследники экстраординарного. Журнал – единственный сохранившийся документ, рассказывающий о семье, о которой я ничего больше не узнаю. Немой парень, русалка, прорицатели… Часть меня будет потеряна, если журнал уничтожить. Впрочем, история семьи неполная. На этих страницах ничего не говорится о Селине Дувел и Вероне Бонн. Моя мать тоже часть этой истории. Здесь ничего не сказано о нескольких поколениях утонувших женщин и исчезнувших гадалок. Этот поврежденный журнал, эта проклятая вещь является лишь частью нашей истории, самым ее началом.

А она похожа на географическую карту.

Я записал все, что смог, страница за страницей, писал до тех пор, пока у меня рука не заболела. Я потряс ею, размял мышцы и продолжил. Имена, даты, места, фразы, которые Пибоди считал забавными. «Простак – это ягненок, который спешит исповедаться волку». Города, которые посетила бродячая труппа: Нью-Йорк, Филадельфия, Нью-Касл, Берлингтон, Таннерс-Ферри, Шарлотт. Виссер, Рыжкова, Коениг и те имена без фамилий, проследить родословную которых не представляется возможным. Опасения, которые могли у меня возникнуть из-за переписывания информации, делали беспочвенными то, что я прочел в «Наложении заклятий и проклятий». Проклятия не налагаются одними лишь словами. Для этого нужна злая воля, желание прочно связать воедино чернила и трагедию. Волдырь, образовавшийся у меня между большим и указательным пальцами, лопнул. Жидкость брызнула на бумагу. Слово расплылось. Я смогу освободить наш род от проклятия, не уничтожив его истории.

Машина въехала на подъездную дорожку. В дверь со знакомой настойчивостью заколотили.

– Открыто.

Энола ворвалась в гостиную. За ней с апатичным видом шел Дойл.

– Я же просила тебя вернуться! Где ты, блин, пропадаешь? Я звонила тебе по мобильнику, но там автоответчик.

– Меня отключили. Смотрите, куда ступаете, – указав на пролом в полу, предупредил я.

– Этого в прошлый раз не было. Что здесь, черт побери, случилось?

– Люк в полу, – улыбнувшись, пошутил Дойл.

Энола, осторожно двигаясь вдоль стен, обошла гостиную, внимательно разглядывая пол и стены.

– Я думала, что ты не хочешь сюда возвращаться. Мы же договорились! Том сказал, что сможет найти тебе занятие, как только ты созреешь. – Энола остановилась у своей фотографии с матерью, снятой Фрэнком. – Ты не можешь здесь больше жить. Собирай вещи и поехали с нами. Будет весело.

– Маленькая Птичка! Один день ничего не решает. Он сможет нас догнать, – сказал Дойл. – Мы поедем в Кротон и будем там часть августа, потом двинемся на юг. Часть осени проведем в Атлантик-Сити, а затем поедем дальше на юг.

Он прислонился к двери, а ногой уперся в дверную раму. Судя по состоянию каблука, это была его любимая поза.

Энола бросила на Дойла убийственный взгляд.

– Я поеду с вами, – сказал я. – Есть место хранителя архива в Саванне. Меня эта работа интересует. Но вначале мне надо кое-что сделать.

– Если это имеет отношение к той книге, пришло время остановиться, Саймон. Ты меня уже пугаешь. Забудь о том, что касается Фрэнка и мамы. Она мертва, а он все равно не сможет повернуть время вспять.

Как будто услышав нас, Фрэнк завел свой грузовик. Мы видели, как он, выехав с подъездной дорожки, укатил в направлении гавани, бара – всех тех мест, куда может умчаться мужчина, пребывающий в депрессии, мужчина, который спал с женой своего лучшего друга.

– Думаю, нам надо развести последний прощальный костер…

Идея пришла мне в голову внезапно и оказалась на удивление к месту.

– Помнишь, когда мы были детьми, часто готовили на костре?

– Нет, – ответила сестра.

Дойл покинул свой пост у двери и обнял Энолу за плечи.

– Было классно. Кукуруза, хот-доги, гамбургеры и лобстеры. Папа и Фрэнк разводили костер, а мы подрумянивали на огне маршмэллоу[17].

Под мы подразумевались я и Алиса. Даже тогда мы жили параллельными, но в чем-то общими жизнями. Мы смотрели друг на друга, пока снежинки сгоревшего сахара и кукурузного крахмала взлетали в небо.

– Я хочу развести последний костер. Я хочу, чтобы об этом месте у меня остались светлые воспоминания. Я это заслужил.

– Не думаю, что костер что-нибудь исправит, – заметила Энола.

Я представил Алису по другую сторону костра; потом Алису рассерженную, стоящую на крыльце; Алису в ресторане, ждущую, пока я закончу разговаривать по телефону с Энолой; Алису на свидании со мной; Алису без меня.

– Я всегда был здесь и отвечал на звонки. Было ли хоть раз так, чтобы я не ответил на твой звонок? Когда ты звонила мне в три часа ночи и просила, чтобы я ехал сломя голову черт знает куда, разве я хоть раз отказался? Я выхаживал тебя, когда у тебя шла кровь. Я ставил тебя на ноги и ждал, когда же ты вернешься. Ты не знаешь, почему я здесь остался? Я просто думал, что ты решишься когда-нибудь вернуться, но ты так и не вернулась.

Это не ее, а меня все здесь бросили. Это я имею право обвинять.

– Я хочу развести костер в последний раз.

Энола стряхнула с плеч руку своего парня и буквально рухнула в кресло. Пол заскрипел. Сестра, затаив дыхание, ждала, не провалится ли он под ней. Не провалился. Я ее зацепил за живое. Энола расстроена, едва сдерживает слезы, думает, что бы крикнуть мне в ответ. Да, я ее достал. Она посмотрела на Дойла, потом на меня.

– А потом ты поедешь с нами?

– Потом поеду.

– Хорошо.

– Прикольно, прикольно! – буркнул себе под нос Дойл.

– Хорошо. Спасибо, – сказал я и поднялся, проверяя, как там поживает моя лодыжка.

Боль никуда не делась, хотя она уже не так сильно меня донимала по сравнению со вчерашним днем.

– Я хочу, чтобы все было сделано по правилам, – поворачиваясь к Дойлу, сказал я. – Помоги мне кое-что вытащить.