— Трудно сказать, — ответил Вильянуэва. — Он скорее разозлился, чем испугался. К тому же он мог подумать, что кто-то его разыгрывает. Будем придерживаться разработанного плана?

— Ну конечно, — подтвердил Пердомо. — Представь себе, что русский придет, а мы останемся дома. Более смешного положения не придумаешь.

Когда младший инспектор собрался уходить, Пердомо сказал:

— Молодец, Вильянуэва, но смотри, не проговорись Гальдону.

— Будь спокоен. Я не менее честолюбив, чем остальные. Если наше дело выгорит, я получу медаль, а если нет, то ничего не потеряю, просто проведу пару часов на холоде.

В одиннадцать вечера Пердомо и Вильянуэва установили наблюдательный пункт в машине, припаркованной недалеко от площади Родольфо и Эрнесто Альфтеров, где находится вход в Национальный концертный зал. Еще один агент спрятался на автомобильной стоянке, выходившей на ту же площадь. Так как освещение на ней блистало своим отсутствием, его фигура была практически неразличима.

Инспектор Пердомо решил, что если засада окажется успешной, то ближе к полуночи он или кто-то из его людей издалека заметят приближающегося русского. Меньше всего он ожидал услышать его голос еще до того, как музыкант успеет появиться в поле его зрения.

Но именно так и случилось.

В двенадцать часов одну минуту полицейских вывели из оцепенения, в которое они погрузились за время неопределенного и нескончаемого ожидания, душераздирающие крики, напоминавшие скорее вопли зверя. Они увидели человека, в котором Пердомо сразу же узнал Роскоффа, в отчаянии бегущего к их машине. Его лицо было искажено страхом, он то и дело оборачивался назад, из чего они заключили, что за ним кто-то гонится. Так как фигура русского мешала видеть его преследователя, инспектор Пердомо мгновенно выскочил из машины с револьвером в руке, чтобы стать свидетелем последних мгновений этой гибельной охоты.

За Роскоффом гналась собака.

Дьявольское существо, едва не перегрызшее инспектору глотку той ночью, когда они с Милагрос направлялись в Концертный зал, теперь на бешеной скорости преследовало новую жертву и вот-вот должно было ее настичь. Скорость животного была просто невероятной — по мнению Пердомо, около пятидесяти километров в час, — что при весе около шестидесяти килограммов превращало его в настоящий живой снаряд, способный не только сбить человека с ног, но и отшвырнуть его как тряпичную куклу на дюжину метров вперед. Полицейский понял, что собака, налетев на Роскоффа, способна причинить ему тяжелые увечья.

В полумраке глаза этой бестии светились адским пламенем. Точно в тот момент, когда она была готова прыгнуть на Роскоффа, инспектор выстрелил, и собака с ужасающим воем взлетела на воздух, как будто наступила на мину. Потом с глухим ударом рухнула на землю и, корчась от бешенства и боли, осталась лежать в луже собственной крови с красноватой пеной на губах. Ее агония была недолгой: Вильянуэва прикончил ее метким выстрелом в голову.

Еще несколько метров русский промчался на бешеной скорости, словно не заметил смерти животного, но вскоре замедлил темп и наконец остановился. Он поднес руки к груди, издал жалобный стон и рухнул как подкошенный на тротуар. Пердомо и Вильянуэва бросились к нему, но по лицу Роскоффа, с которого еще не стерлись следы недавней паники, было ясно, что конец его близок.

— Где скрипка? — спросил полицейский, заметив, что Роскофф пришел с пустыми руками.

Но русский не ответил. Перед тем как навсегда закрыть глаза, он невнятно пробормотал:

— Она… все равно бы умерла.

— Ты понимаешь, что я могу подать на тебя докладную за то, что ты устроил вчера ночью на площади перед Концертным залом?

Комиссар Гальдон, хваставшийся тем, что контролирует малейшее движение каждого из более чем сотни своих подчиненных, работавших в четырех бригадах УДЕВ, приказал Пердомо лично явиться к нему в кабинет в восемь утра и подробно отчитаться о том, что произошло прошлой ночью. Усадив инспектора на стул для посетителей, он расхаживал у него за спиной вне себя от ярости. Казалось, он собрался не выслушать доклад своего подчиненного, а допросить подозреваемого в убийстве. Тот факт, что Пердомо провел столь масштабную операцию, не проинформировав его о том, что ей предшествовало, совершенно вывел его из себя.

— И к тому же погиб человек, черт возьми!

— И собака, — напомнил инспектор, не думая шутить, однако его комментарий вызвал еще большую ярость комиссара.

— Все это гораздо серьезнее, чем ты думаешь! Ты знаешь, что сегодня мне уже дважды звонил министр? Дважды! Первый раз в семь утра, после того как он услышал об этом по радио. И десять минут назад. Он просто помешался на том, чтобы выступить по телевидению и заявить о раскрытии преступления. Но тут приходишь ты и нагло заявляешь, что убийца Ане Ларрасабаль еще не найден!

— И найден, и не найден, — уточнил Пердомо. — Разумеется, непосредственным исполнителем преступления был Роскофф, иначе он не пришел бы на встречу. Но мы осмотрели вчера его квартиру и не нашли никаких следов скрипки.

— Это ничего не доказывает. Он мог ее продать или спрятать в другом месте.

— Верно. И кроме того, я, кажется, понял, как скрипку вынесли из помещения. Спрятали в раструбе тубы. Только Роскофф мог вынести Страдивари внутри своего инструмента.

— Не могу поверить! И полицейские не заглянули внутрь тубы?

— Чему ты удивляешься? Ты же знаешь, как в этой стране осуществляются меры безопасности. Тебя, к примеру, никогда не удивляло, что багаж на скоростных поездах тщательно осматривают с помощью сканера, а владельцев этих чемоданов вообще никак не проверяют? Кто угодно может сесть на поезд, имея при себе взрывчатку, ядовитый газ или автоматическое оружие, и никто ему слова не скажет.

Несмотря на то что в помещении УДЕВ курить было строжайше запрещено, комиссар Гальдон не выпускал сигареты изо рта. Валивший от него дым придавал ему еще большее сходство с готовым взорваться устройством.

— В час дня я должен звонить министру. И если к тому времени не смогу представить ему более или менее достоверное объяснение, боюсь, на следующей неделе я уже буду обыскивать арабов на таможне в Альхесирасе. Расскажи мне все, что тебе удалось узнать в результате расследования, которое ты проводил за моей спиной, абсолютно все.

Инспектор подробно рассказал Гальдону о сотрудничестве с Милагрос Ордоньес и о поездке на Лазурный Берег, в ходе которой им удалось определить название одеколона. Когда он закончил, комиссар схватился за голову:

— Это даже хуже того, что я предполагал! Полицейский обращается за помощью к ясновидящей!

— Разве Сальвадор никогда не говорил тебе о ней?

— Никогда. Иначе я бы тут же это пресек. Слушай, Рауль, одно дело, если к экстрасенсам обращаются родственники жертвы, и совсем другое, если это делаем мы. Родственники невыносимо страдают, и я никогда не подшучивал над ними и не считал ненормальным, что они прибегают к такому виду помощи. Они пытаются облегчить свою боль. Но мы — элитное подразделение уголовного розыска Испании, черт возьми!