Я был уже достаточно зол, чтобы идти до конца. Ангерштейн меня обманывал, но теперь с этим покончено. Я был в этом уверен. И все же не отказался бы выпить, чтобы придать своему духу крепости. Я сказал себе, что не готов убить Ангерштейна, но выстрелить вполне смогу. Для пули 25-го калибра найдется множество мест, где рана не станет фатальной.

За моей спиной насмешливо загудел пароход округа Тальтов, направлявшийся по каналу в Потсдам. Ночь была ясной и теплой, в воздухе витал аромат жимолости, а может быть, жасмина: в любом случае, пахло слаще, чем было у меня на душе. Я потянул на себя латунное кольцо весом с мясника и подождал, пока большой колокол в холле сделает свое дело. Он звучал так, будто созывал местных жителей к мессе. Раздался лязг засовов, а затем дверь распахнулась, явив Эриха Ангерштейна.

— Где он?

— Кто?

Я втолкнул его в двухэтажный холл и пинком захлопнул дверь:

— Не трать мое время. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

В своем шелковом халате Ангерштейн выглядел так, словно уже собирался лечь спать, но я все равно обыскал его, а он улыбался, как школьный учитель, вынужденный потакать непослушному ученику, что совсем не добавляло мне радости.

— Не имею ни малейшего понятия, о чем ты, Гюнтер. Думал, ты пришел рассказать мне что-нибудь интересное. В таком случае проходи, расслабься, присядь и выпей.

— Это вчера я был идиотом, Ангерштейн, но не сегодня. Сегодня я умнее черта и знаю, что ты — лживый ублюдок и что это ты выкрал Курта Райхенбаха из его квартиры в Халензее.

— А это кто? Полагаю, убийца моей дочери? Гюнтер, я говорил тебе по телефону, что нетерпелив. Но мысли не читаю. Это ты меня ведешь, а я только иду следом. Помнишь?

— Так и должно было быть. Только ты заставил Пруссака Эмиля назвать тебе имя полицейского, а мне его не говорить. Это дало тебе фору. Достаточную, чтобы разобраться с ним самому.

— Чушь собачья.

— Я так не считаю.

— Ради бога, опусти пистолет, давай выпьем.

Я покачал головой:

— Не сегодня.

— Тогда не возражаешь, если я выпью? Слушай, кого бы ты ни искал, его здесь нет. Осмотрись, если не веришь. Я совсем один. Жена в отъезде. И для тебя, мой друг, это тоже хорошо. Ей бы такое совсем не понравилось.

Я невольно огляделся по сторонам. Большую часть холла занимал бар под изогнутой лестницей, по другую сторону стоял белый рояль, а на одной из высоких стен висела огромная картина, на которой лысый старик с гниющими ногами сношался с обнаженной пышнотелой дамой. Они были больше обязаны чувству юмора художника, чем точности рисунка или мастерству кисти.

Ангерштейн медленно двинулся к бару, где взял бутылку шнапса и наполнил небольшой пивной бокал.

— Ты бы не привел его сюда, в свой прекрасный дом, — произнес я. — Полагаю, твои приятели по «кольцу» держат его в тихом местечке, где никто не станет жаловаться на крики. И ты скажешь мне, где оно. Или Курт уже мертв? В таком случае мне понадобятся доказательства. Например, тело.

— Послушай меня, Гюнтер. И послушай самого себя. Ты как безумный ученый с тупой теорией. Плоская земля. Флогистон. Или, может, планета Вулкан. Но, что бы ты там ни думал, ты заблуждаешься.

— Я был безумен, когда решил, что подонок вроде тебя сдержит слово. Родная мать назвала бы меня психом.

— Матери могут ошибаться. И часто ошибаются. Иначе не рожали бы сыновей. По крайней мере моя так мне всегда говорила.

— То есть, ты не скажешь, где он.

— Признаюсь, я навел кое-какие справки. Поспрашивал. Конечно поспрашивал. Ты не можешь винить меня за это. Я думал, что могу помочь.

— Ты интересный человек, герр Ангерштейн. Я многому научился за время нашего краткого знакомства. И, боюсь, не только хорошему. Главным образом, я понял, что во многом похож на тебя.

— Неужели? Ты меня удивляешь, герр Гюнтер.

— Да. Ты не единственный, кто может бить другого человека, пока не получит от него то, что хочет узнать. Образно говоря. Благодаря тебе, я понял, что в нужное время и в нужном месте способен почти на все. Совсем как ты.

— Например, на что?

— Например, на это. — Я чуть улыбнулся и выстрелил ему в плечо.

Он уронил бокал, в воздухе вдруг резко запахло спиртным и порохом.

— Господи, — Ангерштейн скривился от боли и схватился за плечо. — Какого черта ты это сделал?

— Я скажу тебе, что собираюсь сделать, герр Ангерштейн. Если не скажешь мне, где находится Курт Райхенбах, я еще раз в тебя выстрелю. Возможно, не убью. Но причиню максимальную боль, на которую способен этот маленький пистолет. У меня нет ни времени, ни желания просить вежливее.

Ангерштейн сел на банкетку для рояля, с тревогой взглянул на свое плечо — теперь шелковый халат блестел от крови — и покачал головой:

— Ты совершаешь большую ошибку.

Я снова выстрелил. На этот раз в штанину пижамы.

Ангерштейн вскрикнул от боли. Я решил, что второй выстрел оказался болезненнее первого.

— Не могу поверить, что ты в меня выстрелил.

— Поверить нетрудно — ведь в тебе две пули. И я выстрелю в третий раз, если понадобится. Считай, тебе повезло, что это крошечный пугач, а не моя обычная пушка.

— От этого крошечного пугача, как ты его называешь, дьявольски больно, черт бы тебя побрал.

— Тем больше причин сказать мне, где ты спрятал Курта Райхенбаха. — Я направил пистолет на другую его ногу.

— Ладно-ладно. Я скажу. Райхенбах мертв.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Откуда мне знать, что его не пытают где-нибудь, пока мы беседуем?

— Он мертв, я говорю тебе.

— Расскажи, что произошло. Убеди меня, что он мертв, и, возможно, я не стану больше стрелять.

— Какая тебе разница? Он был серийным убийцей. Город был бы рад избавиться от такого человека. Но я хотел бы знать, каким образом кому-нибудь помог публичный суд. И тем более копперам этого города.

— Не тебе об этом рассуждать.

— Почему? Он убил мою дочь.

— Вопросы задаю я, помнишь?

Я нажал на спусковой крючок браунинга в третий раз, позволив пуле задеть мочку его уха.

— Разве не то же самое ты говорил Пруссаку Эмилю?

— Чего ты хочешь? Признания? Ты можешь думать, что подставил мою шею под топор, но этого типа я не убивал. И не приказывал убивать. Хотя это и неважно. В суде ничего не докажут.

— Ева была твоей дочерью. Ладно. Я это понимаю и сочувствую. Но она была моим делом. В этом городе закон — все еще комплексный обед, Ангерштейн. Ты не можешь выбирать, что есть, а что нет. — Я прикурил сигарету. — Так что дальше? Объяснишь, что произошло, или предпочтешь еще одну пулю в ногу?