Дед со Шторхом стояли в холодной темноте. Где-то далеко мерцали огни поселка. Дед, запрокинув голову, смотрел в бескрайнее небо, пока не заболела шея.

– Мне сказали, был взрыв, – сказал Шторх.

– Рвануло знатно.

– Он гнал самогон?

– Такова теория.

От карамельной бомбы в камере Гормана не осталось ничего, от камеры и самого Гормана – очень мало. Полиция начала расследование, но охранники, первыми прибежавшие на звук взрыва, так наследили, что даже предположений выдвинуть не удалось. Дед тоже не понимал причины, но склонен был возложить вину за взрыв на какое-то непредусмотренное взаимодействие часового механизма и радио в сигарной коробке.

– Дорогой мой друг, – произнес немец сиплым от чувств голосом, – это сделали вы?

– Лишь очень косвенно. – Дед поведал про сахар и KNO3, изложил гипотезу о радиовзрыве. Гипотеза была довольно слабая, на что доктор Шторх сразу и указал:

– Я бы скорее подумал на разряд статического электричества. Возможно, от шерстяного одеяла Гормана. В это время года воздух такой сухой. Наверняка вы замечали искры, когда в темноте проводили рукой по одеялу.

– Интересно, – заметил дед.

– Возможно, вы найдете интересным и кое-что еще. Я хочу сказать вам, что попал сюда не за работу стоматологом без лицензии. Мне кажется, вам надо это узнать. Я никому больше не говорил. И уж точно не говорил Хубу Горману.

Дед ждал.

– Я здесь потому, что однажды у меня в кресле оказался мальчик, очень милый, вежливый двенадцатилетний мальчик по имени Уолтер Ондердонк. По причине, до сих пор для меня необъяснимой, я ошибся с наркозом. Очень сильно ошибся. Ужасно ошибся.

Доктор Шторх тихо заплакал. И хотя он был немец, и нудник, и заноза в заднице, дед все равно обнял его за плечи.

– Ой, – сказал доктор Шторх.

Он указал на северо-восток. У деда занялось сердце. Звездочка оторвалась от созвездия и двинулась по небу. Она падала, но то не была падучая звезда: та вспыхнула бы и погасла, оставив на сетчатке призрачный след. Она просто падала, и падала, и падала, пока не исчезла за горизонтом. Как все во вселенной, она была пленницей тяготения. Ее орбита будет снижаться и снижаться по спирали до тех пор, пока она не войдет в атмосферу и не вспыхнет, не оставив ничего, кроме дыма и воспоминаний. А со временем и воспоминания рассеются, как пар. Но в глазах деда, тайно смотрящего с тюремной крыши, светлый кусок металла чертил на небосводе вечную дугу свободы.

– Ух ты, – сказал дед. – Только гляньте!

– Спутник! – с детской радостью проговорил доктор Шторх.

Дед хотел было его поправить. Они видели не сам спутник, слишком маленький и неразличимый человеческим взглядом, а часть ракеты, выведшей его на орбиту: она сверкала в лучах солнца, которое вот-вот должно было подняться над горизонтом. Дед решил, что всего этого можно сейчас не говорить.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, Шторх, что вытащили меня сюда.

Синее перышко, словно дыхание на зеркале, тронуло край горизонта. Пора было возвращаться в камеры. Ни дед, ни Шторх не двигались. Они стояли на крыше в темноте. «Я хочу видеть это снова», – думал дед.

– Ладно, – сказал доктор Шторх. – Может… Что нам делать?

Дед, к своему изумлению, понял, что знает ответ, и сам ответ тоже его изумил, хотя ясно было, что мысль зрела со дня кражи сахара из кабинета доктора Уоллака.

– Как вам идея построить для нас ракету? – спросил он.

Своего другого деда я не знал. Примерно за месяц до моего рождения он встретился за ланчем со своим братом – Сэмом Шейбоном, моим дядей Сэмми, – в кафе, где на каждый столик вместо масла ставили горшочек смальца. После сэндвичей с бастурмой они вместе отправились в офис к дяде Сэмми, располагавшийся на четвертом этаже Линкольн-билдинг, в двух кварталах от кафе. Дядя Сэмми хотел показать моему другому деду образец, только что полученный от поставщика: движущуюся модель ядерной подлодки «Наутилус», которую планировали выпустить к Рождеству. Дядю Сэмми она привела в полный восторг. У нее были балластные цистерны, которые наполнялись с помощью пластиковых трубок и карманного насоса. В офис принесли большую ванну и налили воды. Сотрудники играли в подлодку все утро. Моему другому деду не терпелось на нее взглянуть.

Лифты на нижние этажи Линкольн-билдинг были в тот день на техобслуживании. Братья направились к лестнице. На площадке третьего этажа Сэмми услышал, как его брат пролетом ниже прищелкнул языком и вздохнул, как будто от сожаления. Вызвали «скорую», но мой другой дед умер по пути в больницу.

Через три недели у моей мамы начались схватки. Она была молодая и родила быстро. Еще через восемь дней я обменял крайнюю плоть на древнееврейское имя покойника. В моей не-памяти о другом деде он – резиновый шарик, круглый и розовый. Щеки и лысина лоснятся, как смазанные жиром.

Мой другой дед всю жизнь проработал наборщиком. В тридцатых он устроился в фирму, которая печатала киноплакаты. В том же вест-сайдском здании, что и типография, располагалась компания, выпускавшая пластмассовую мелочовку и товары для розыгрышей. Как-то он услышал, что компания ищет коммивояжера, и сказал об этом младшему брату, который тут же пришел и получил работу.

Сэм Шейбон отправился продавать жевательную резинку в форме луковиц, черное мыло, брызжущие чернилами бутоньерки. Человек он был общительный, злые шутки любил и, как толстый повар, от своего дела получал удовольствие. Но к началу пятидесятых в его карьере случился застой. Зарплату поднимали редко. В должности не повышали. Его идеи либо не замечали, либо крали. Он шел по жизни, дергая ручки запертых дверей. И вдруг одна ручка повернулась.

Дождливым пятничным вечером в декабре 1954 года он разговорился с соседом по стойке в баре «Джек Демпси». Сосед, как и дядя Сэмми, держал в руках стакан коктейля «Том Коллинз». В луже дождевой воды у его ног стоял деревянный ящик с образцами то ли научных инструментов, то ли химпосуды. Новый знакомый оказался химиком из Корнинга. В свободное время он изобрел способ моделировать человеческие кости из новой пластмассы, которая революционизировала все направления отрасли, в том числе индустрию розыгрышей, позволив достичь таких высот реализма, как «игрушечная рвота» и «муха в кубике льда». Химик поставил ящик с образцами на стол и открыл, как книгу. В отделениях слева лежали человеческая челюсть, бедренная кость, два ребра, пять позвонков и коленная чашечка: все пластмассовое, все в натуральную величину. Справа был пластмассовый человеческий скелет в масштабе 1:4 с проволочной подставкой.

Скелет, подвешенный к подставке за трехдюймовый череп, привел Сэмми в восторг. Дядя пожал скелету руку. Пнул его ногой коктейльную вишенку. Подвигал пластмассовой челюстью, говоря за скелет голосом сеньора Венсеса{105}.