– За сколько вы их продаете? – спросил он. – Мне нравится.

Химик опешил и немного обиделся. Его продукция предназначена для серьезных целей, для студентов-медиков и для уроков биологии. Это реалистичный и точный научный инструмент.

– Мне кажется, вы не поняли, – сказал он. – Это просто демонстрационная модель. Я сделал скелет маленьким, чтобы его удобнее было возить и показывать.

– Думаю, это вы не поняли, – ответил дядя Сэмми. Уж он-то мог узнать игрушку, когда ее видел. – Сделайте его на два дюйма ниже, и я закажу у вас пять тысяч штук.

Через два года он снимал офис в Линкольн-билдинг и зарабатывал два миллиона в год. Его специализацией стал научный и образовательный уклон. Подразумевалось, хоть и неявно, что его игрушки готовят молодое поколение американцев к жизни в условиях холодной войны. В их числе была «Аэродинамическая труба для бумажных самолетов» и «Карманный перископ», но лидером продаж оставалась «Точная модель человеческого скелета». Ее рекламировали в журналах («Как, у вас еще нет скелета в шкафу?») и отправляли сотнями тысяч продавцам по всему миру.

Впрочем, к 1957-му прибыль упала. Японские конкуренты наводнили рынок столь же точными, но более дешевыми моделями скелета. Дядя Сэмми искал способ снизить издержки. У него начались столкновения с профсоюзом. Как-то его приятель за картами упомянул, что играл в гольф с руководителем программы, которая предоставляет труд заключенных в обмен на профессиональное обучение. Таким образом, «Фабрика скелетов» и обосновалась на производственном этаже тюрьмы, в которой отбывал срок мой дед.

Сэмми регулярно наведывался в Уолкилл, приглядывал за работой. Сперва он останавливался в гостинице неподалеку, но в доме директора на территории тюрьмы имелась гостевая спальня. Сэмми два или три раза приехал с любимым ржаным виски директора и получил приглашение останавливаться у того в каждый приезд. Можно было перепоручить надзор заместителю, но, как многие гости, дядя Сэмми находил умиротворение в странной тюрьме, с ее маслобойней и лесхозом, с хором, исполняющим матросские песни и спиричуэлс, с заключенными, деловито метущими дорожки между заплетенными плющом зданиями. Он привык считать, что работа тянет из него жилы, а семья – нервы; ему нравилось воображать, что и он оставил весь свой груз за стеной заодно со свободой. В доме директора Сэмми спал крепко, просыпался бодрый и возвращался в город, готовый к встрече с любыми новыми испытаниями.

Как-то утром он, все еще в пижаме, стоял у окна гостевой спальни, когда на овале беговой дорожки показалась группа людей. Двое были охранники в форме, двое – заключенные в сером. Еще Сэмми узнал директора в клетчатом охотничьем пиджаке и галошах. Рядом с директором шел мальчик лет двенадцати – внук Теодор. Один заключенный, низкорослый крепыш, широкоплечий и кривоногий, нес перед собой большой ящик. Другой, тощий и худой, шел задом наперед перед крепышом и жестикулировал. Он то и дело спотыкался, один раз даже налетел на охранника, но все равно упрямо шел задом наперед и размахивал руками. Даже с расстояния в сто ярдов Сэмми угадал в нем нудника.

Вся компания подошла к пастбищу. Охранники и директор перелезли через ограду. Нудник сложился пополам и просквозил между рядами проволоки. Крепыш подал ящик охранникам – им пришлось принимать его вдвоем – и, опершись руками на столбик, перемахнул через ограду. Охранники вернули ему ящик. Нудник постоял немного, потом двинулся за крепышом на пастбище. Недавно рассвело, коров еще не выпускали.

Сэмми достал из дорожной сумки собственный «Мощный карманный бинокль» и вернулся к окну. Директор удерживал мальчика, охранники стояли на месте, поближе к ограде. Крепыш вынес ящик на середину луга и оказался прямо напротив окна гостевой спальни. Шел он быстро, нудник еле за ним поспевал.

Заключенные начали вынимать из ящика детали и собирать что-то непонятное. Насколько Сэмми мог разглядеть, они строили на середине пастбища высокую узкую клетку. Она доходила крепышу до пояса и была сделана то ли из проволоки, то ли из тонких трубок. Заключенные прибили ее к земле проволочными крюками. Крепыш достал из ящика кусок трубы с лопастями на одном конце – не то какую-то турбину, не то анемометр. Установил ее на клетку. Заключенные встали на колени по обе стороны от конструкции и принялись что-то поправлять. За спиной крепыша Сэмми не видел, что они делали в следующие две-три минуты. Директор сунул в рот сигарету, один из охранников поднес ему зажигалку.

Наконец нудник встал и заковылял прочь – торопливо, Сэмми даже сказал бы, в страхе. Крепыш выпрямился, медленно отступил на десять шагов, потом еще на десять. Остановился. Директор и охранники столпились у него за спиной. Судя по всему, именно крепыш руководил операцией.

В основании высокой клетки горел яркий голубой огонек – как вспышка фотоаппарата, только не мгновенная. Он двигался к земле, но не гас. Наконец мой двоюродный дед различил звук, даже через стекло, – как от струи из пожарного шланга, когда в августовский день дети окатывают друг дружку водой. И этот звук наполнил его радостным предвкушением шкоды.

Оперенная труба, которую Сэмми принял за ветромер, подрагивая, высунула нос из клетки. За одну долгую секунду она взмыла на двадцать футов в воздух и еще секунды две продолжала сияющий полет под углом два градуса к вертикали. Сэмми потерял ее на фоне облаков, но через мгновение вновь отыскал в чистой синеве пятьюстами футами выше. Сердце у него рвалось из груди.

– Ракета, – сказал он гостевой спальне в доме директора тюрьмы.

Она лопнула, как зернышко попкорна, и выпустила белый цветок, который оказался парашютом[37].

До Сэмми донесся пронзительный детский возглас: «Вау!» Мальчик буквально прыгал от волнения, глядя, как ракета – ракета! – плавно спускается с небес. Нудник ждал ее, отступая то в одну сторону, то в другую, – центральный полевой игрок, готовящийся принять высокую «свечу». Когда ракета была уже совсем рядом, он прыгнул, не поймал, грохнулся и потерял очки. Ракета упала на траву, парашют накрыл ее сверху. Нудник отыскал очки. Он поднял ракету с парашютом и отнес крепышу. Двое заключенных соединили руки в рукопожатии и не отпускали, пока не подоспели охранники и директор. Теперь уже все жали им руки и хлопали их по спине.

Радость, охватившая Сэма при запуске первой дедовой ракеты, требовала выражения.

– Я мог бы продать тонну таких, – сказал он, затуманив дыханием стекло, и вытер его начисто рукавом пижамы.

Я валялся на диване в маминой гостиной и читал «Девять рассказов». Диван был семидесятых годов, обтянутый искусственной шерстью лунно-серого цвета, жесткий при всей своей пузатости. За своими босыми ногами я видел стеклянные двери на террасу. За домом склон уходил вниз с пугающей вертикальностью. Деревья вырубили, чтобы хозяева, будто сказочный скряга, могли постоянно держать перед глазами двухмостовый вид, заключавший в себе какой-то безумный процент от стоимости дома. Дальше внизу, на западном краю Окленда, огни фар писали на шоссе загадочную бегущую строку. Сан-Франциско угадывался по янтарному сиянию смога.