Бобби, — анархически высокомерный к Госдепу США и переставший платить налоги с 1977 года, остался равнодушен к письму, грозящему штрафу в 250.000 долларов и 10-летнему заключению за нарушение санкций. Что касается публики, то общее мнение было такое: «И что они сделают, бросят в тюрьму на десять лет за передвигание деревянных фигурок по шахматной доске?» Но, но мнению Чарльза «Чипа» Пашаяна, юриста Фишера pro bono, Казначейство может и обязательно оштрафует его и посадит в тюрьму. 28 августа 1992 года он отправил Бобби письмо, в котором, по сути, умолял отложить матч, указывая на то, что Васильевич, дабы продемонстрировать миру свои добрые намерения, обещал пожертвовать 500 тыс. долларов Международному Красному Кресту в помощь пострадавшим на Балканах. Пашаян верил, что Казначейство оценит гуманитарный жест и, в конечном счете, согласится на проведение матча, дав Фишеру специальную разрешительную лицензию. Если Бобби немедленно вернется в США, матч может состояться после того, как санкции будут сняты. «Настоятельно необходимо, чтобы вы подчинились требованиям», — предупреждал он. Бобби проявил свойственное ему упрямство, и хотя он не мог аргументированно обосновать свое решение начать матч, его сердце, характер и кошелек возобладали. Как гонца с плохой вестью, Бобби Пашаяна… уволил.

Югославский премьер-министр Милан Панич, чье желание снять эмбарго объяснялось причинами более вескими, чем интересы шахмат, поддержал Бобби и сообщил о надвигающемся матче следующее: «Просто представьте, что санкции запрещают потенциальному Моцарту писать музыку. Что, если эти партии окажутся самыми великими в шахматной истории?» Когда матч переместился в Белград, президент Сербии Слободан Милошевич встретился с Фишером и Спасским и попросил разрешения сфотографироваться с ними. Он воспользовался случаем в пропагандистских целях, чтобы заявить перед иностранной прессой: «Матч важен, так как играется в то время, когда на Югославию наложены несправедливые санкции. Это ярко доказывает, что шахматы и спорт не подчинены политическим интересам». Милошевичу впоследствии гаагский Международный трибунал предъявил обвинения в совершении преступлений против человечества, и он умер в тюрьме.

Несмотря на потерянные годы, Бобби снова стал самим собой. Его список требований неуклонно рос. Стратегия Васильевича состояла в том, чтобы давать ему всё, что он захочет, даже если пункт и не упоминался в контракте. Бобби отверг шесть столиков, как недостаточно хорошие, затем попросил один с шахматной олимпиады, проходившей в Дубровнике в 1950 году. Но даже и этот столик плотнику пришлось слегка переделать, дабы удовлетворить требованиям Бобби. Фигуры должны быть правильного цвета и размера, и он выбрал те, что также использовались на той олимпиаде. Особенно ему понравились маленькие, контрастных цветов, купола, венчавшие головы слонов, что резко отличало их от пешек. Трудно поверить, но Бобби отверг один набор потому, что длина носа коня ему показалась чрезмерной; анти-семитиский налет этой претензии вряд ли прошел незамеченным теми, кто о ней услышал. При тестировании размера фигур и пешек в отношении к размеру клеток, он помещал четыре пешки на клетку, чтобы проверить, не налагались ли они на ее края. Нет, не налагались, поэтому он принял и размер фигур. Он попросил, чтобы освещение подогнали так, чтобы фигуры не отбрасывали теней. Да, и зрителей нужно отодвинуть на расстояние 65 футов от сцены.

Изобретенные Бобби новые шахматные часы, работавшие иначе, чем традиционно используемые в турнирах, требовалось изготовить для матча специально, и Васильевич справился с задачей. Бобби настоял на том, чтобы они использовались на матче. Перед началом партии каждому из соперников дается по 90 минут, с добавлением после каждого хода по две минуты. Теория Бобби состояла в том, что при новой системе игрокам не придется более лихорадочно изобретать ход, когда на их часах лишь несколько секунд, поэтому исчезнут цейтнотные ошибки. Гордость шахмат — глубина концепций, доказывал Фишер, а не победа, основанная на механических средствах.

Не все требования Фишера касались условий игры. Он также хотел, чтобы унитаз на его вилле подняли на один дюйм.

Рип ван Винкль из рассказа Вашингтона Ирвинга просыпается через двадцать лет сна и возвращается в родную деревню, где многое изменилось. Когда Бобби Фишер — шахматная версия Рип ван Винкля — появился через двадцать лет, более всего изменился он сам. Улыбающегося, вызывающего симпатию Бобби Фишера, который сразу после матча 1972 года очаровывал телеаудитории различных шоу и публику, собравшуюся на ступенях Сити-холла Нью-Йорка, заменил развязный Бобби Фишер, полный страхов, раздражения и пикировки.

Само желание Бобби пообщаться с прессой было удивительно, но новый Фишер созвал пресс-конференцию вечером накануне начала матча. У него не раз брали интервью в течение его шахматной карьеры, иногда это были целые группы журналистов, но сейчас речь шла о первой официальной пресс-конференции за более чем двадцать лет, и Бобби свернулся в кольца, готовый броситься на любой вопрос. Большинство из собравшихся журналистов ожидало увидеть Бобби Фишера подобным привидению, кем-то абсолютно отличным от того, кто победил в Рейкьявике. Многие никогда не видели его «во плоти» — и никто не видел его за два десятилетия отшельничества. Бобби вошел уверенным шагом, смотрелся он крупнее и здоровее, чем ожидалось, и быстро занял свое место на сцене. Внешне он выглядел может и не так впечатляюще, как лайнбекер в американском футболе, но шириной плеч походил на атлета или отошедшего «от дел» пловца олимпийских игр.

Бобби настоял на том, чтобы все вопросы были переданы ему заранее для ознакомления, он их просеивал в поисках тех, на которые собирался ответить. Спасский, чувствовавший себя неловко, сидел справа от Бобби, и Васильевич, куривший пенковую трубку и выглядевший расслабленно, слева. После нескольких минут неуклюжего молчания, Бобби поднял глаза и громко произнес имя журналиста, название издания, которое тот представлял, и зачитал первый вопрос: «Начнем с нахального вопроса от “Нью-Йорк Таймс”», — грубовато начал Бобби: