Свети-Стефан, Югославия, сентябрь 1992

В зависимости от направления ветра, слабое эхо тяжелой артиллерии слышалось иногда через горы из Сараево, расположенного в семидесяти милях к северу. Балканская война достигла тогда, во время так называемой эры распада Югославии, своего пика. Восемь тысяч человек погибли за две недели августа в Боснии и Герцеговине, где полыхала война, и миллионы покинули свои дома за несколько месяцев до того. Тяжелые бои между силами, верными боснийскому правительству, и сербскими нерегулярными частями велись в Восточной Герцеговине в пятидесяти милях от зала, где проходил матч.

Но в Черногории на Адриатике, одном из красивейших мест в Европе, всё было мир, радость и веселье вечером 1 сентября. Факельщики, одетые в традиционные черногорские костюмы — свободные белые шаровары, рубашки и яркие зеленые жилеты — рядами обозначили путь через перешеек, выводящий к хорошо оборудованному отелю «Маэстраль», в тринадцатом веке служившему средневековым фортом, а в недавнем прошлом — одним из мест отдыха маршала Тито.

49-летний Бобби Фишер был описан журналистом, работавшем на матче для «Нью-Йорк Таймс», как «располневшая, лысеющая, бородатая личность средних лет, с поразительно — иногда — пустым выражением лица». Но взгляд в никуда свидетельствовал не о лености ума, а об определенном отсутствии интереса к окружающему миру. Лишь несколько вещей воспламеняли фишеровскую страсть — его политические и религиозные теории, неустанный поиск темных заговоров, иностранные языки, чувства к Зите и, разумеется, неизменная любовь к шахматам.

Он только что постригся и подрезал бороду, был аккуратно одет в коричневый костюм, сшитый на заказ в Белграде. Окруженный четырьмя телохранителями в солнцезащитных очках — два спереди и два сзади — он медленно шествовал по каменистой тропинке вместе с Зитой, словно Цезарь и Клеопатра вступали в Рим, улыбаясь и кивая доброжелательно своим подданным. Они были на пути к церемонии открытия уже знаменитого матч-реванша и также к 19-му дню рождения Зиты — и, поскольку они находились в средневековом окружении, празднество проходило в антураже XIV века, с музыкантами, народными танцами и акробатами, и фейерверками, выстреливающими с лодки, расположенной недалеко от берега.

Всё это время улыбка играла у Зиты на лице, очерченном рамкой прямых светло-рыжих волос и полускрытом очками в толстой розовой оправе. Маленького роста она казалась ребенком рядом с Бобби, который при своих шести футах и двух дюймах возвышался над ней на целый фут.

В течение всего празднества Бобби сидел на настоящем троне рядом со спонсором матча Ездимиром Васильевичем, находившемся несколько в тени, который восседал на таком же троне: два со-короля, один — шахматный, другой — финансовый. Васильевич купил отель за 500 млн долларов, так что 5 млн призового фонда не слишком его обременили. Когда контракт после его подписания Фишером возвратился Васильевичу, серб воскликнул: «Я только что сделал 5 млн долларов!», поскольку он был готов продолжать переговоры с Бобби и поднять призовой фонд до 10 млн в случае необходимости. Он проявил достаточно осторожности, чтобы Бобби никогда этого не узнал.

Еще до начала игры было много смешанных чувств, противоречивых спекуляций и сложных реакций в шахматном мире касательно матча. В редакционной статье «Нью-Йорк Таймс» гроссмейстер Роберт Бирн подытожил все теории и домыслы: «На одном полюсе — радость от возвращения Бобби после двух десятилетий небытия. Он ведь гигант американских шахмат, мало кто из гроссмейстеров может сказать, что на него не повлияли идеи Бобби, или не потрясли его гениальные партии. Если он способен играть на том же высочайшем уровне, если он будет играть еще матчи, если он вступит в борьбу за звание чемпиона мира если, если, если… — тогда нас ждет новая шахматная лихорадка в стране, возможно, в мире, как это было во времена о́но, когда м-р Фишер обыграл м-ра Спасского в матче два десятилетия назад». Но еще важнее, чем вопрос о том, возникнет ли новый «бум Фишера», был вопрос, сумеет ли присущий ему огромный талант проявиться на шахматной доске. Оставалось только гадать, какова его сила после столь долгого отсутствия, даже Бобби не мог быть уверен, что сохранил блеск и чувство игры на кончиках своих пальцев. Игра — и победа — в матч-реванше со Спасским должны были до некоторой степени доказать, что Фишер сохранил свою доблесть. Но Спасский в возрасте 55 лет отступил в конец первой сотни в рейтинг-листе ФИДЕ, поэтому многие шахматисты сомневались, что матч станет мерилом того, может ли Фишер называться сильнейшим игроком в мире. Бобби попросил Глигорича («Глигу») сыграть с ним секретный тренировочный матч из десяти партий, чтобы набрать форму. Бобби вышел из него победителем, но только три партии стали достоянием публики: в одной победил Бобби, две другие — ничьи.

Гарри Каспаров, правящий чемпион, был одним из тех, кто принижал значение матча. Когда его однажды спросили, хотел бы он встретиться с Фишером в матче за звание чемпиона мира, Каспаров отрезал: «Абсолютно, нет. Не думаю, что Фишер по-прежнему силен. Борис и Бобби спускаются с горы, они мне не угроза». Лондонская «Дейли Телеграф» предложила атипичное мнение относительно начинавшегося матча: «Вообразите, что вы услышите конец шубертовской “Неоконченной симфонии” или 10-й Бетховена, или увидите недостающую руку “Венеры” Микеланджело. Именно такие чувства вызывает возвращение Фишера у шахматистов всего мира».

Прежде чем часы начали отсчитывать время в первой партии, Бобби получил порцию критики за согласие играть в раздираемой войной стране. США и некоторые другие страны, равно как и ООН, пытались изолировать Сербию из-за ее поддержки насилия против мусульман и других меньшинств. 7 августа Кубат дал интервью агентству «ДойчеПресс», в котором утверждал, что правительство США дало Фишеру разрешение играть в Сербии. Либо Кубат очень хотел так думать, либо заявление служило дымовой завесой для общественности, дабы сделать в глазах публики матч более законным.

За десять дней до начала матча Бобби получил из Казначейства письмо следующего содержания: