предела, теряем по пути поставленный было ранее идеал совершенства, размениваем его на мелочи, на части и половинки, раскалываем образ целого. В том числе потому, что страшимся вставать на границу, на предел испытания. И потому мы в своих устремлениях всегда возможны, и мы живём этой возможностью, живём завтрашним днём.

Когда же придёт настоящий день! А новый день застаёт нас не готовыми.

Мечты остаются мечтами. А потому мы ещё как бы и не живём ещё. Так и не проживаем настоящую жизнь, кажемся брошенными детьми, так и недолюбившими, так и не получившими любви и заботы. Недоласканные, не долюбленные. Недотыкомки.

Чтобы вернуть себя себе, необходимо, по М. Прусту, напоминает М. К., вернуться к невербальному корню, истоку. Это движение человека на свой страх и риск, движение на обнаружение себя, на «само-присутствие», не основано на чтении книг и газет, это не движение из книги, не перенос из книги себя (меня в чужой книге быть не может), а движение из себя [ПТП 2014: 628].

Но здесь работает ещё один фундаментальный закон душевной жизни. Закон, выводимый на материале таких произведений как романы Д. Джойса, М. Пруста и др., без которого мы не поймем эти произведения. М.К его формулирует: «принцип фундаментальной непрозрачности и смутности всякого акта до его свершения» [ПТП 2014: 631].

В этом весь пафос лекций М. К. Звучит одновременно и тривиально, и всегда ново, даже шокирующе. Человек живёт, когда совершает акт метафизически невозможного, пытаясь выйти за пределы повседневных реактивных состояний. Но он не может этого сделать по привычкам эмпирической жизни. У него как у эмпирического существа нет таких подпорок, костылей, позволяющих ему это делать. Он каждый раз не готов это делать. Но если не делать, то он и не станет, не найдёт себя, не найдёт своё место.

Но до самого акта, до действия, он этого действия, разумеется, не знает и знать не может. Это понятно даже на простых примерах. Нельзя понять вкус бутерброда, не попробовав его.

В этом естественном мире желаний мы и живём. В мире потребностей, желаний, простых человеческих реакций поэтому нет и быть не может ни добра, ни зла, ни нравственности, ни мышления, ни любви. Но именно эти названные состояния и делают нас людьми, самими собой. Хотя мы существа естественные и живём в естественном мире желаний. А мир запредельных состояний находится по ту сторону границ естественного мира. А потому возникает правило: никакое предметное описание этого мира не дает понимания содержания запредельных состояний. Состояния разума, состояния cogito в предметном описании этого мира нет. Равно как нет и нравственного, и ложного, и истинного [ПТП 2014: 632-633].

Это самое самό. Оно не выводимо из мира желаний. Условно (вспоминаем то, что сказано было выше) эти акты присутствия можно назвать «актами вместимости человека как нравственного и духовного существа в мир» [ПТП 2014: 633]. Он вносит себя поступком в этот мир, и тогда станет возможен этот мир, в котором возможна нравственность, добро и истина. Не вносишь себя в мир – и не будет ничего.

Но такое вмещение себя в мир принципиально мутно и не прозрачно. Его знать нельзя. Нет знания о поступке вместимости. В этом заключается драма человеческого существования: «всякий акт непрозрачен до его свершения», но только после свершения акта мир обретает смысл [ПТП 2014: 633].

Более того. Ставить себе целью свершение такого акта вместимости – значит ставить себе подножку. Или просто врать. Человек наперёд никогда не знает, чем обернётся ему его действие. Не знает и знать не может того, что он на самом деле желает. Вспоминаем пример из «Сталкера». Хотел одно и думал, что хотел именно этого. А получил другое. Человек ищет, но в начале свершения никак нельзя отличить доброе от злого, нельзя понять реальный смысл свершаемого. Это становится ясным только после свершения акта.

Человек может сколь угодно говорить о чистых помыслах и намерениях. Он, как и поэт, полагает, что:

«Но были б помыслы чисты,

А остальное все приложится…»

М. К. с этим не согласен. Реальности поступка нельзя знать без его свершения, пока человек реально не попробовал, не испытал. Это закон, в этом заключается «фундаментальная, онтологическая непрозрачность и смутность всякого акта» [ПТП 2014: 634]. Это понимали древние. Это понимал и апостол Павел: хотеть делать одного, а делать в итоге другое. Хотеть добра, но делать зло.

Он имел в виду распрю «внутреннего человека» и внешних желаний (внешних «членов»). Внешний человек желает греха, а внутренний человек стремится жить по Закону Божию. Если я делаю то, чего не хочу, то уже не я делаю то, а живущий во мне грех» (Рим. 7:20). Апостол Павел отожествляет рефлексивное я с внутренним человеком, но его периодически побеждает некий странный, отчужденный, обезличенный грех его членов, которые не ведают что творят: «Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7:15).

«Доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которое не хочу, делаю»

(Рим. 7:19)

Думаю, все гораздо жестче – я ведаю и то, и другое, ведаю и злое, и доброе. И оба стремления – мои, никакие не слепые силы. Но члены мои желающие, более мне доступны. Соблазн легче и проще, доступнее, желаннее, а метафизическая невозможность требует усилия. И оно никак не связано с куском хлеба, с желанием жить.

Здесь и возникает базовый принцип, принцип личности (ср. у М. М. Бахтина – личность как предел, в отличие от вещи как предела)[137]. Принцип личности означает возможность свободы и неопределённости, некий зазор (М. К. употребляет немецкое Luft, зазор). В личности заложен люфт возможного, принципиально неопределённого человека, не того, который есть, а того, который возможен, который принципиально пуст. Такая пустота – «есть то, куда мы можем идти в своих желаниях и в своих актах, непрозрачных и смутных до их свершения. И там уже все зависит от человеческого усилия держания бытия; не механизм держит, не закон держит, а трагическое, или героическое усилие человека» [ПТП 2014: 635]. Потому героическое и трагическое, поскольку мы упираемся в метафизическую невозможность удерживать бытие. Это никак не предуготовлено, не предзадано, не выстроено, не гарантировано в этом мире.

Но Царство Божие силой берётся! Здесь смысл силы сугубо личностный. То есть не захватом, а личным усилием осуществляется, и тогда обретается вера. И те, кто употребляет усилие, созидает это Царство Боже. В Царство божие