Он помнил разрозненные фрагменты той жуткой ночи, что – думал он – было одним из способов, не хуже других, чтобы сохранить рассудок. Но порой его память пронзали разноцветные молнии и он вновь видел беседку на полянке, бабочек, Ракель, связанную цветочной гирляндой… Уроборос… Девушка в платье с блестками…

…Кол на газоне…

…и другие образы, возможно фантастические, как во время «путешествий» под воздействием галлюциногенов.

O да. Худшее из путешествий.

– Я знаю, что на твоем лице написали филактерию, чтоб задурить тебе голову, Саломон… Сага предпочла оставить тебя в живых, как и меня, и я уверена, что ее цель – выведать то, чего она пока что не знает: помогает ли нам еще кто-нибудь… Но мы – единственное исключение. – Губы ее не дрожали, когда она произносила эти слова. Ее лицо исказилось и блестело от пота, но тон ее был серьезен. – Хочешь, я расскажу тебе все, а потом ты будешь решать, убираешь ты меня с дороги или нет?.. Знаешь, сколько времени вынудила она меня смотреть?.. Ты можешь хотя бы понять все то, что она ему сделала?..

Тишина почти что превратилась в темноту. Это было очень долгое и очень глубокое молчание, словно мир прекратил свое существование.

предмет

Слезы сбегали одна за другой, непослушные, пока она говорила.

один предмет, другой

– Ты знаешь это?

один предмет, другой, все

– Знаешь ли ты обо всем, что они сделали моему малышу?..

Один предмет, другой – все, которые он видит.

Он почувствовал непреодолимое и неотложное желание крушить вещи. Вслед за своим стаканом с виски он грохнул и второй. Затем швырнул на пол металлическую салфетницу. Боль его не стихала.

Он едва заметил, что в кухню кометой ворвался Бальестерос и схватил его за локти:

– Ты что, с ума сошел?

За окнами стемнело. И дом, и все вокруг было погружено в тишину, поэтому грохот казался оглушающим. Он и сам понимал, что его попытки выпустить пар бесполезны, но должен был сделать нечто подобное: сдержать себя он не мог. Да, он дождался, пока она заснет, но больше не было сил подавлять эту ярость.

– Не беспокойся, – выдохнул Рульфо, – я все учел: я тебе должен два стакана и металлическую салфетницу. – Выхватил из сушилки тарелку и грохнул ее об пол. – А теперь прибавим еще…

– Да ты пьян!..

Рульфо хотел как-то ответить, но вдруг согнулся пополам, сраженный рыданиями, которые он ощущал как кровотечение, только лилась не кровь, а соленая вода.

– Ты разбудишь ее, кретин! – вскрикнул Бальестерос, стараясь «кричать» как можно тише, не повышая голоса. – Она наконец уснула, а ты ее будишь… Успокойся, в конце концов!.. Ты пьян, напился как скотина!..

Нельзя было отрицать, что сам он выпил ничуть не меньше и также чувствовал, что все вокруг совершает плавные круги. Невозможно было отрицать и того, что после всех разоблачений поведение Рульфо казалось ему вполне объяснимым. Однако он полагал, что нужно приложить все усилия к тому, чтобы свести ситуацию к нескольким простым тезисам, в противном случае все они сойдут с ума.

– Послушай же меня, наконец, черт побери! – Доктор схватил Рульфо за руки, заставляя его смотреть себе в глаза. – Ну чего ты можешь этим добиться?.. Этим мы ей не поможем… А я хочу помочь… Хочу вам помочь!.. Я не знаю, кто там являлся мне во сне – жена моя или кто другой – и требовал, чтобы я вам помог… На данный момент разницы нет: это могла быть Хулия, а могла – ведьма из сказки про Гензеля и Гретель… И есть кое-что, в чем я уверен: я не собираюсь ослушаться этого приказа. И я помогу вам, черт меня дери!.. Так что постарайся успокоиться и дай мне подумать, что мы можем предпринять…

Снизойти.

И он послушался. Успокоился, причем как-то сразу. Не мог припомнить, чтобы после смерти Беатрис еще когда-нибудь так плакал, но не стыдился того, что Бальестерос видел это. На самом деле он был даже благодарен этим слезам: они что-то очистили внутри, какое-то очень глубокое пространство.

Снизойти. Сойдем же еще ниже.

Он заглянул в эту пропасть внутри себя, и голова пошла кругом.

– Прежде всего, нам нужно думать о ней, – сказал Бальестерос. – Это… эта… несчастная женщина, которая подверглась пыткам через своего сына… Посмотри на это таким образом… Так будет понятнее… Проблема в том, что мы не можем…

Снизойдем туда.

В конце концов, разве он не сказал им это? Разумеется, да. Теперь он припоминает. Он сказал им, что` их ждет, что` он с ними сделает, если они причинят вред его друзьям. А они ограничились тем, что положили ему руку на головку и почесали за ушком, печально и снисходительно улыбаясь, будто говоря: «Ты всего лишь жалкий щенок, так что можешь даже и не напрягаться по поводу собственной судьбы».

– …мы не можем обратиться в полицию, потому что понятия не имеем, кем или чем являются виновные… Но по мне, это не так важно…

Пока Бальестерос говорил, Рульфо кое-что понял: есть вещи, о которых не нужно раздумывать, им не нужны объяснения, нет у них ни цели, ни смысла, но именно они – важнее всего остального. Циклон. Поэма. Вдруг вспыхнувшая любовь. Месть.

Снизойдем до конца.

– Мне до лампочки, колдовство это, поэзия или психопатия!.. Самое важное, первоочередное на данный момент – это сделать так, чтобы Ракель…

– Покончим с ними.

– …могла… Что ты сказал?

– Покончим с ними, Эухенио, – повторил Рульфо. Он повернулся к крану, открыл воду и умылся. Затем от рулона, прикрепленного к стене, оторвал бумажное полотенце и вытер лицо.

Бальестерос не сводил с него взгляда:

– С… ними?

– С этими ведьмами. В первую очередь с их главной. Устроим им то, что они заслужили.

Бальестерос сначала открыл рот, затем закрыл. А потом снова открыл:

– Это… Это самая большая глупость, которую мне когда-либо приходилось слышать… Даже еще глупее, чем твое недавнее поведение. Как ты посмотришь, если я помогу тебе бить тарелки? Я предпочел бы это, а не…

– Я знал этого мальчика, – перебил его Рульфо. – Он не был ни поэмой, ни выдумкой. Это был шестилетний малыш. Со светлыми волосами и огромными синими глазами. И он никогда не улыбался.

У Бальестероса вдруг как будто ослабли все мускулы, которые отвечали за живое выражение его лица. Он слушал Рульфо с прикрытыми глазами.

– Сусана была очень хорошая девушка. Какое-то время она была моей невестой и моей лучшей подругой. Потом только подругой. Ее заставили съесть саму себя потому только, что она поехала вслед за мной на этот заброшенный склад, беспокоясь за меня… Странные вещи, не так ли, доктор?.. Вещи, которые нужно оставлять снаружи, – так ты говорил… Но знаешь, иногда эти вещи входят в тебя, и ты уже не можешь оставить их в стороне. Они такие же необъяснимые, как поэзия, но они здесь. Случаются каждый день вокруг нас, везде, в любой точке этого мира. Может, все это вызывают они, а может, и нет… кто знает, возможно, они тоже жертвы, а единственные виновники – слова, их цепочки, стихи… Но я был свидетелем двух из этих вещей, вернее, даже трех, считая Герберта Раушена. – Он поднял три пальца левой руки перед лицом Бальестероса. – И я собираюсь поделиться с ними полученным опытом, вернуть им мяч.