Мне не понравились его слова еще больше, чем то, как ловко и быстро он вырезал языки и глаза гарпиям. Но по его спокойному и бесстрастному взгляду я уже научилась угадывать, когда задавать вопросы нет никакого смысла.

Мою рану наскоро перевязали лоскутом, оторванным от юбки, свои же порезы Хорвек оставил без внимания, отмахнувшись от моих попыток помочь. Я видела, что он торопится побыстрее уйти отсюда, да и меня все сильнее мутило при виде мертвых чудовищ. Туман почти рассеялся, и стало ясно, что мы ушли не так далеко от дороги. Вдали серебрилась небольшая рощица, за нею — другая, и, как мне показалось, за ними располагалась большая долина, тонувшая в остатках дымки. Хорвеку, наверное, приглянулся этот вид, и он произнес:

— Если там внизу есть какая-нибудь речушка, нам стоило бы перейти ее, чтобы сбить со следа тех, у кого хороший нюх…

Я вздрогнула, но не решилась спросить, о ком он говорит — мне подумалось, что если я услышу об очередных жутких существах — оборотнях или упырях — то меня покинут последние силы. Обычно я полагала, что лучше знать правду, чтобы не пугать себя домыслами, но что-то мне подсказывало: в этот раз мое воображение вряд ли сможет состязаться с действительностью.

Первые часы после ужасной встречи с гарпиями смазались в моей памяти — я даже не чувствовала боли в ноге, раз за разом переживая тот ужас, что недавно испытала. Их крики, уродство, прячущееся под прекрасной личиной, не шли у меня из головы, и в конце концов Хорвек, заметивший, что я сама не своя, окликнул меня, что-то спросив. Я была настолько взвинчена, что от звука его голоса вздрогнула как от удара, сбилась с шага, а затем принялась что-то бормотать, точно пьяная — язык заплетался, и я тут же забывала, о чем хотела сказать. Так ничего и не сумев объяснить, я разрыдалась и, если бы не помощь Хорвека, непременно упала бы на землю, потому что хотелось мне одного: долго-долго плакать, свернувшись калачиком, и прогнать из своей головы скалящихся мертвых гарпий. Но бродяга удержал меня, и я ткнулась лицом в его грудь, едва прикрытую изорванной окровавленной одеждой. Должно быть, это причинило ему боль, но он ничего не сказал, продолжал обнимать меня и вполголоса повторял, что все закончилось.

— Но я… я убила ее! — прошептала, захлебываясь от рыданий.

— Ее убил я, — сказал Хорвек, поглаживая мои волосы. — Ты порезала ей шею — совсем неглубоко, а этого недостаточно даже для того, чтобы прикончить курицу. Но гарпия убила бы тебя безо всякой жалости, забрала бы то, что нужно ее госпоже для чар, и всласть бы попировала на твоих останках — они любят человечину. Не стоит сожалеть о том, что ты пыталась ее опередить.

Однако я расплакалась еще горше, теперь уже не зная, о чем сожалею.

— Все так… так… страшно! — едва смогла промолвить я, всхлипывая и икая, но Хорвек негромко рассмеялся.

— Ты воистину самый храбрый человек из тех, кого я знаю, Фейн, если страшно тебе стало только сейчас, — сказал он. — Я бы подумал, что ты наконец-то поумнела, но… Если я сейчас спрошу, отказалась ли ты от своей изначальной цели, — что ты ответишь?

Тут же перед моими глазами встало лицо господина Огасто — бледное, измученное, но все еще прекрасное. На секунду мне показалось, что мы с ним вновь встретились на заброшенном пустыре — о, как хорошо я помнила тепло его рук! Он легко приподнял меня, чтобы усадить на коня, ведь моя нога болела почти так же, как и сейчас… Меня окатило волной жара, чудесным образом прогнавшего озноб, в котором я совсем недавно сотрясалась всем телом. Но волшебство тут же развеялось, когда я подняла взгляд — передо мной было странное, хищное лицо Хорвека, ничуть внешне не походившего на его светлость. Пустырь, где мы встретились с господином Огасто, был усеян цветами. То были жалкие сорные травы, но сейчас вокруг меня раскинулось дикое поле, давно пожухшее и выгоревшее. И руки мои были в тот раз грязны от земли, а не от черной крови чудовища…

Должно быть, мои чувства отразились на лице, поскольку Хорвек криво усмехнулся и отпустил меня, словно предугадывая мое желание отстраниться.

— Вот видишь, ты опять хочешь идти дальше, слезы высохли и страхи позабыты, — сказал он. — Не стоит терять время, день не так уж долог, а вечером по твоему следу пойдут новые охотники.

Я покраснела — моя слабость и впрямь выглядела глупо и постыдно — и торопливо зашагала вперед, стараясь не слишком сильно прихрамывать. С Хорвека сталось бы вновь взвалить меня себе на спину, но теперь, после того как я вспомнила о господине Огасто, дружба с новым знакомцем вызывала смущение, точно его светлость мог бы увидеть, как я совершенно неподобающим образом взгромоздилась на закорки к какому-то бродяге.

Боги благоволили к нам — должно быть, им претило встать на сторону злобной ведьмы, несмотря на то, что в противниках у нее значились глупейшая Фейн и бродяга Хорвек, который временами походил повадками то ли на демона, то ли на хитрого безумца. В долине и впрямь обнаружился неглубокий ручей, местами больше напоминавший канаву. Мы прошли вниз по течению, пока мои ноги не начало ломить от студеной воды и я не запросила пощады, позабыв о недавнем намерении быть стойче всех славных героев разом взятых. Выбравшись на один из берегов, я в изнеможении упала на траву. Хорвек же, словно не чувствуя ни холода, ни усталости, снял изодранную куртку, рубаху и принялся смывать подсохшую кровь, которой был покрыт едва ли не полностью. От холодной воды раны снова начали кровоточить — их было немало, и многие из них оказались довольно глубоки.

— Что же ты молчал! — я с беспокойством осматривала порезы. — Тебя нужно перевязать!

— Пустое, — тут же ответил Хорвек. — На мне все заживет как на собаке, уж поверь. Лучше побеспокойся о своей ноге.

Я поняла, что он не подпустит меня к своим ранам, и принялась копаться в своей сумке — дядюшка снабдил меня изрядным количеством лекарских припасов, но явно не мог представить, что в пути меня одолеет отнюдь не несварение желудка и не вши. Чистой ткани, годной на перевязку, нашлось совсем не много.

С грустью я осмотрела свое верхнее платье, превратившееся в лохмотья. Его мне дали добрые монахини, и оно не отличалось изысканностью кроя, но то была добротная, удобная в дороге одежда. Теперь же сквозь дыры на подоле совершенно неприличным образом виднелись мои сбитые в кровь колени, нижняя юбка тоже была изодрана и грязна, точно в нее завернули десяток диких кошек, завязали узлом и бросили в канаву.

— Нам нужна другая одежда, — только и сказал Хорвек, наблюдая за тем, как я пытаюсь оттереть пятна с ткани, забредя в воду поглубже.

Сам он к тому времени уже накинул еще не просохшую рубашку на свое изрисованное диковинными знаками тело — выглядело это еще непотребнее, чем мой нищенский наряд. Возможно, в таком виде считалось допустимым бродяжничать в варварских северных землях, однако в срединных королевствах швырнуть булыжником или плеснуть помоями в столь неприглядных оборванцев считал своим долгом любой встречный. По всему выходило, что нам следует найти какое-нибудь поселение, чтобы разжиться едой и одеждой. У меня имелось немного денег, переданных дядюшкой Абсаломом для пожертвования лесному монастырю, и я надеялась, что их окажется достаточно — желудок от голода подводило все сильнее, а уж после купания в холодном ручье мой живот урчал, как злая цепная собака.