Между песнями мы с Брентом еще немного поговорили. Казалось, наша беседа шла на двух языках, от пения к беседе, пока мы оба не перестали чувствовать разницу. Потом Брент начал исполнять чужие песни — «Серебряные крылья», «Потускневшая любовь», «Ангел, летавший слишком близко к земле».

Он напомнил мне о коллекции дисков моего отца. И да простит меня бог, иногда я ему подпевал.

Дальнейшее происходило как в тумане, но я помню, как сказал:

— Лес постоянно всех обманывал. Его не стоит защищать.

Мне хотелось посмотреть на Брента, чтобы увидеть его реакцию, но я сидел с закрытыми глазами и получал от этого удовольствие.

— Я уже очень давно перестал думать о защите, — сказал Брент.

У него был грустный голос, но гитара звучала весело и сильно.

Он запел что-то про дождь — последнее, что я запомнил.

Я проснулся с ощущением, что кто-то выкачал из меня всю жидкость. Во рту пересохло, глаза горели, мозг и вовсе казался выпотрошенным. Когда я повернул голову, все вокруг стало белым, и я с некоторым опозданием понял, что испытываю боль.

Я сел на металлической койке и потер лицо в том месте, где оно прижималось к простыне. Одна из желтых занавесок была отодвинута, и свет лился прямо мне на грудь.

Постепенно я начал различать и другие предметы — складной карточный столик с ведерком, наполненным столовым серебром, деревянную кровать с торчащими пружинами, настенный календарь «Плейбой», все еще раскрытый на странице «Мисс Август». Внутри стены в квартире-сарае оказались такими же, как снаружи, из грубого дерева, выкрашенного в красный цвет. На них висели несколько картинок, прибитых гвоздями. Над крошечной раковиной торчал нож для мяса. Плиты, да и кухни как таковой, не было. Только электроплитка, кофеварка и маленький холодильник.

Возможно, когда-то здесь жила женщина, но доказательств тому не осталось.

Я попытался встать.

И повторил попытку.

Когда мне наконец удалось осуществить задуманное, я понял, куда ушла вся жидкость из моего тела. Я огляделся.

За занавеской для душа находился крошечный туалет. Все стояло впритык. Раковина нависала над унитазом, душ был приделан к потолку, так что хозяин квартирки мог пользоваться туалетом, принимать душ и чистить зубы одновременно.

Я совершил только первое из упомянутых действий.

Только после того, как я порылся в аптечке в поисках аспирина, мне удалось обнаружить следы жившей здесь прежде женщины — оранжевые бутылочки с лекарствами, не меньше десяти, на всех выцветшая надпись: «Марла Дэниелс». Инсулин А, витамины для беременных, метформин.[137]Еще несколько препаратов, о которых я даже не слышал. Некоторые были распечатаны, словно жена Брента принимала их сегодня утром. Складывалось впечатление, что за последние два года аптечку ни разу не открывали. В углу, за флаконом с белыми таблетками метформина лежало детское зубное кольцо в пластиковой упаковке. Я взял его. Маленькие блестящие фигурки, ромбы, квадраты и звезды, плавали в жидкости внутри пластикового кольца, инертные и стерильные.

— Ты встал, — послышался из-за моей спины голос Брента Дэниелса.

Я закрыл аптечку.

Когда я обернулся, Брент изо всех сил старался не замечать того, что я делал, и теребил край занавески.

Его волосы успели высохнуть, лицо было чисто выбрито. Если бы не глаза, я бы в жизни не сказал, что он выпил так же много, как я.

— Звонила Миранда, — сообщил он. — Она сказала, что Мило собирается вторую половину дня микшировать запись и мне нужно приехать за ней пораньше. Я, конечно, могу, или…

— Я съезжу за ней.

Брент кивнул, словно ждал этой плохой новости, и знаком предложил мне следовать за ним. В его квартирке едва хватало места на двоих.

Брент открыл дверцу шкафчика, висевшего над холодильником, и вытащил пакет с четырьмя тортильями и банку бобов.

— Есть хочешь?

Мой желудок слегка подпрыгнул, и я покачал головой.

Брент пожал плечами и включил плитку. Я посмотрел на прикрепленную к дверце черно-белую фотографию круглолицей женщины с короткими темными волосами, которая с трудом сдерживала улыбку, словно ее щекотали.

— Марла?

Брент напрягся и принялся озираться по сторонам, пытаясь сообразить, о чем я говорю. Поняв, что я имею в виду фотографию, он расслабился.

— Нет, моя мать.

— И сколько тебе тогда было лет?

Он понял, о чем я спрашиваю.

— Почти двадцать. — И словно он забыл сказать нечто важное, хотя ему приходилось это делать множество раз, сказал: — Миранде шесть.

Брент бросил тортилью прямо на плитку и смотрел, как она начинает раздуваться и пузыриться. Вероятно, он купил тортилью давно, но она снова будет почти свежей. Только так и следует их подогревать.

— Уиллис не слишком обрадуется, когда ты приедешь за Мирандой, — сказал Брент.

— Но ты не против.

Он перевернул тортилью, один из воздушных пузырей лопнул, и его края почернели.

— Может быть, я поем немного, — решил я.

Брент ничего не сказал, но достал еще одну тортилью из пакета.

— Да, я не против, — наконец согласился он. — Отец… — Брент умолк.

— У него непредсказуемый характер?

Брент смотрел на фотографию матери.

— «Сеньорита Билли», — догадался я. — Единственная песня, которую написала Миранда, она о ваших родителях?

Брент принялся перемешивать бобы.

— Они не то чтобы ужасно скандалили.

— Но шестилетней девочке было страшно.

Брент посмотрел на меня и позволил гневу слегка разгореться на старом пепле.

— Если хочешь что-то понять, представь себе, что чувствует Уиллис, когда слышит эту песню каждый вечер. Поставь себя на его место. Сработает моментально.

Я поступил, как посоветовал мне Брент. Попытался поставить себя на место Уиллиса.

Брент добавил немного перца, масла и соли к бобам и, когда над ними начал подниматься пар, выложил их на четыре тортильи, свернул и протянул одну мне. Мы ели в молчании.

Я выглянул в боковое окошко на сарай и трактор. Огромная рыжая кошка спала на сиденье ржавого «Джона Дира».[138]На стропилах сидело несколько голубей. Мой взгляд переместился к потолку.

— А что наверху? — спросил я.