Почему-то мне кажется, что он что-то упускает нарочно. Но сейчас главное — общую картину увидеть, а потом можно уже за детали цепляться.

— Где она сейчас?

— Погибла. Порезали в переулке, — немного помолчав, отвечает Ризван. — Говорят, случайное разбойное нападение.

— Как?

— Арина, я всего не знаю. Говорю, жизнь раскидала нас. Не общались мы долгое время. Я об этом только по служебным каналам узнал, и позднее участие принял в облаве на Пороха по приказу начальства.

— Погоди, — перебиваю. — Ты из полиции, что ли?

— Был, — нехотя сплёвывает Ризван. — После армии и военных действий только туда и воткнуться можно было. Или в криминал. Поначалу решил, что на белой стороне лучше. Долго не пробыл. Хрень это, а не белая сторона. Есть только серый цвет. Вот и весь рассказ! — пытается отвертеться кавказец.

— Нет, не весь! — злюсь, что он говорит А и не говорит Б. — Это не рассказ, это кость, брошенная собаке помойной!

— Ха! Ладно. Сама напросилась, — усмехается он. — Я тогда едва заступил. Мы Пороха гнали в составе патруля… Операция была несанкционированная в верхах. Просто мой начальник то ли выслужиться решил, то ли отмутить бабки Пороха. Его тогда обложили со всех сторон — и менты, и враги из-за резни, устроенной в доме Алиевых. Теснили отовсюду. Мой шеф нас по следу погнал. Как собак бешеных. Полный карт-бланш. Режь без разбору, стреляй всех. Но батю твоего — живьём взять… И погнали. Долго. Борзая или дичь — кто кого? Так думали. Только не учли, что в тот раз не было дичи, только борзые. На выживание. На выносливость. На хитрость. На смекалку. На количество людей. Почти догнали. В глуши несусветной. Но людей уже мало осталось, ведь у Пороха ублюдки, как на подбор, один другого изворотливее. Непогода. Буран. Шли по наводке тех, из кого удалось сведения выколотить. Один сказал, мол, Порох дальше двинул. И груз скинул, чтобы идти быстрее. Что за груз, хрен его знает. Ничего не сказал, как бы мы ни пытались выбить. Я за старшего среди троих нас остался. Принял решение по следам Пороха дальше идти. Место, куда, по словам подельника, Порох груз кинул, себе в голове пометил. Потом вернуться можно. Всегда можно вернуться, если живым остаться.

Я застываю. Как капля воды на морозе, льдинкой становлюсь. Рассказывать Ризван умеет. Ничего особенного. Но штрихи и голос баюкающий картины рисует. Или у меня воображение слишком яркое?

Вижу всё, как будто перед глазами стоит. Живое. Яркое. Ослепляющее. Жестокое. Живое. Резью по сердцу. Гул в голове стоит. Дыхание рваное и частое.

— Догнали? — спрашиваю.

— Почти, — усмехается. — Одного из нас насмерть подстрелили, но он успел Пороха ранить. Так что дальше вдвоём погнали. Загнали в угол. Почти. Рукой можно было достать. Но он гранату швырнул, я был впереди. Мне осколком едва полголовы не снесло, — дотрагивается до левой стороны головы, волосы густые пальцами ероша. Только сейчас замечаю, что у него верхняя часть уха как будто срезана. — И всё…

— Что значит всё? А дальше что было?

— Я вырубился. Без сознания долго провалялся. Третий остался. Ему удалось Пороха повязать и даже доложить. Но только ему это не помогло. Порох сумел вывернуться. Нас ни с чем оставить. Дорога трупами устлана была, но он сумел вывернуться. Всё-таки.

Я сравниваю слова Ризвана с тем, что он раньше мне как-то рассказывал.

— Тот… Ты говорил однажды про мента, который Пороха заковал и думал о повышении. Это третий, оставшийся в живых?

— Скорее, в мёртвых, — поправляет меня Ризван. — Да, это он.

— А с тобой что стало?

— Да ничто. Чудом выкарабкался. Меня в больницу доставили. Я там без сознания с декабря до марта валялся. Чудо, что не отключили и не выбросили, ведь это в порядке вещей у нас. Очнулся. Понял, что меня уже выперли с ментовки. Но я шефу о грузе всё-таки доложил. Ориентировку дал. Не знаю, на что надеялся. Бараном был. Шеф только поржал, как конь, и на дверь мне рукой указал. Сказал, что грузом Пороха был ребёнок. С дитём он драпал, когда его прижали отовсюду. Но младенец тормозил его сильно. Так что Порох решил груз скинуть. В сумке спортивной. Вот так, Арина… — вздыхает. — Тельце только по весне нашли. Незадолго до моего выхода из комы. Нашли, всё по бумагам оформили, похоронили. Могила есть. Я сам всё проверил. Своими глазами видел.

Морозом сильным меня продирает так, что срывает кожу. До мяса оголяет. До нервного приступа. Истощение моральное. Пустота. Гул только в голове. И злость. Не на этого мужчину, а на того, кто зачал меня. Отцом назвать его язык не повернётся — на корню обломается.

Сбросить груз. Плохо мне от слов Ризвана становится. Я — груз. Обуза. Лишняя. Помеха.

Теперь понятно, почему Порох Зверя вывести на эмоции пытался — не нужна я ему. Плевать, что со мной станет. Даже если бы Зверь меня при нём драть в отместку начал, Порох лишь бы посмеялся. Голосом тихим прошелестел, что ему плевать — и всё на том.

— Тебе снятся глаза мертвецов? — внезапно спрашивает Ризван.

Садится в кресло напротив и плечи опускает широкие, понурым становится. Усталым и очень взрослым. Почти стариком. Может, не старик он ещё по возрасту — мужчина сильный и мощный, а по опыту и тоске в голосе — дряхлый совсем, видевший так много, что впору просить стереть свою память у создателя.

— Каких мертвецов?

— Тебе — не снятся, конечно же. Мелкая ты. Вреда никому не причинила. А я потом, как детей крохотных видел, в глаза им смотреть не мог. Они мне снились. Мёртвыми. Остекленевшими. И ведь я не знал, как тот самый груз выглядел. Только возраст. Пол. Имя. Но всё равно снится. Потому что когда полудохлый подельник Пороха наводку дал, я мог одного из нас направить. За грузом. Проверить. Но не сделал, не знал, что у Пороха ребенок имеется. И тем более подумать не мог, что он с ним драпанет прочь. И результат — оттаявший подснежник по весне. Но замёрзший намертво.

— Вот так, значит… Знал обо мне с самого начала. Знал, где я живу. Ты привёл людей Зверя? — спрашиваю сухим ломким голосом.

— Нет же, — искренне возражает Ризван. — Я был уверен, что дочь Пороха мертва. Не верил находкам Зверя. Убеждён был, что это ошибка. Тогда не знал о тебе. Только могила. Дата рождения и смерти. Имя. Вот и всё…

Ризван медленно моргает и смотрит прямо в глаза. Понять пытается эмоции мои. Меня его грузом вины придавливает. К земле. Так тяжело, что вздохнуть не получается. А ему? Каково? Косвенная вина, но он её на себе тащил, получается?

— Когда ты узнал, что я — дочь Мироновой? Сразу же понял?

— Нет. Я понял это совсем недавно, когда увидел тебя уже в деревне. Оттого ещё страшнее стало, что тогда в лесу, Порох дочку Насти бросил, а я за ним гнался. Вместо того, чтобы проверить…

— Потому и защищаешь меня? — спрашиваю.

— Так я тебе вроде жизнь задолжал. Если бы я вместо того, чтобы за Порохом гнаться, груз проверил, всё могло быть иначе. Как? Не знаю. Но иначе. Не так. Не ломано. Без всего этого, — рукой помещение обводит.