Хьил наблюдает, как он устраивается на одеяле.

– Прости, – говорит он. – Что, по-твоему, грядет – к чему ты не готов? Неужели ты каким-то образом освободил эту Иллракскую тварь, которую вы искали?

– Я же сказал – за завтраком. – Гил улыбается, чтобы твердость слов не показалась оскорбительной, и ложится на спину, лицом к небу. – Тогда и поговорим.

Но, лежа там, он прекрасно осознает, что Хьил не следует его примеру, а сидит неподвижно по другую сторону костра, и через некоторое время желание поговорить с ним становится слишком сильным. Гил на мгновение задумывается, не попал ли под воздействие каких-то слабых чар, которые обездоленный князь наложил на него прямо сейчас. Потом ему становится все равно – слишком многое давит изнутри, требует выхода, требует быть облеченным в слова, хотя бы для того, чтобы можно было понять, как все эти вещи звучат со стороны.

– В одном ты прав, – говорит он, не двигаясь и не отводя взгляда от звезд над головой. – Никто из нас не готов. Нет, мы не выпустили на волю Иллракского Подменыша – мы его даже не нашли. И плавучий город Ан-Кирилнар не разыскали. Тем временем на юге у меня за спиной началась война, мы в трех тысячах миль от линии фронта, в тылу врага, и мои друзья в плену. А чтобы жизнь медом не казалась, меня по-дружески навестила Королева Темного Двора, по словам которой двенды собираются пустить в ход Когти Солнца.

Тишина – и на мгновение Гил думает, что ошибся – Хьил все-таки заснул, сидя там, и он разговаривает сам с собой.

Затем обездоленный князь снова начинает говорить, и в его голосе слышится сдержанное напряжение, в котором Гил распознает недоверие или даже легкую зависть.

– Ты призвал Вивидару Темную?

Рингил смотрит на звезды. Зевает.

– Нет, я думаю, будет справедливее сказать, что она призвала меня.

Он знает, что пантеон Хьила на самом деле не такой, как тот, который почитают в храмах Лиги, или даже как его грубое подобие, которому поклоняются в степях соплеменники Эгара. Но некоторые из имен Ан Фой созвучны, и сходство достаточное, чтобы обнаружить общую основную закономерность. Собрание загадочных отсутствующих повелителей, требующих абсолютного повиновения во все времена, но редко появляющихся, чтобы воспользоваться им; грубая иерархия, размытая и перепутанная из-за непоследовательной мифологии, намекающая, что отношения божеств менее формальны и более сложны, чем признают храмовые служители. Супруги Хойран и Фирфирдар восседали на тронах, окруженные свитой придворных, как правило, верных, но были повествования о бунтах, обидах, предательстве и склоках…

Временами Гил понимает стремление к простому порядку, которое привело южан к их бесплодной вере. Как приятно, должно быть, осознавать, что существует всего один вседержитель с единственным набором заповедей, которые он передал людям бескорыстно, ради их собственного блага, и что все – от глубин океана до звездного неба – находится в его надежных руках.

«Да уж, – фыркнул Эгар однажды ночью в степи, у костра. – Если ты в это веришь, купи мой караван единорогов? Недорого».

Рингил чувствует, как от воспоминания вздрагивают уголки рта. Ерзает на одеяле, устраиваясь уютнее. Сытый желудок урчит, по телу распространяются тепло и блаженство. Кажется, поведав о своем бремени обездоленному князю, он перерезал какой-то канат внутри себя и теперь наконец-то дрейфует на волнах усталости, степень которой только начинает осознавать.

– Появление Вивидары предвещает разрушение, – тихо говорит Хьил. – Ибо смерть и пламя следуют за ней, приводит она в смятение людские надежды и страхи везде, где появляется, – хаос крадется за ней по пятам.

– Угу, – бормочет Гил. – Там, откуда я родом, говорят примерно то же.

– Какой она тебе явилась?

– М-м-м… царственной. И немного высокомерной. – Он снова зевает, очень широко. – Вообще-то, она напомнила мне мать.

– Другие боги, о которых ты мне рассказывал, были осмотрительны. – Голос Хьила как будто отдаляется все сильней. – Они играли в игры. Надевали обличья или приходили к тебе в снах.

– М-м-м.

– То, что Вивидара явилась к тебе так открыто, не может быть хорошим знаком. Это значит, что игра, в которую они играют, приближается к кульминации. Грядут пламя и разрушение – и, скорее всего, Темная Королева собирается вершить их через тебя.

Рингил смутно осознает, что поворачивается набок, оставляя голос Хьила вместе с жаром костра за спиной, обращая лицо во тьму.

– Все будет, если я попаду в Эттеркаль и найду Финдрича, – сонно бормочет он.

И тонет.

Эгар бродил по бесконечным коридорам и лестницам из железа или какого-то темного сплава, очень похожего на него. Местами металл оживал, освещая ему путь – мягкие красные огоньки вспыхивали на поверхностях, словно их нагревали изнутри, окрашивая ближайшее пространство тусклым печным свечением. Но когда он осторожно поднес тыльную сторону ладони к источнику света, тепла не было совсем. Сплав казался одинаковым повсюду, где маджак касался его, прохладным и гладким, и свечение исчезало вскоре после того, как Драконья Погибель удалялся, – он оглянулся один раз и увидел, как оно гаснет, отчего по коридору надвигается слегка тревожащая тьма.

Он полагал, что заблудился.

Он блуждал уже почти час, не особо заботясь о том, куда ведут его ноги, но стараясь только подниматься по ступенькам или лестницам. Он полагал, что находится в безопасности под бдительным оком Стратега – а если опасность исходила от самого демона, то какая разница, куда занесет Драконью Погибель, – но кусок цепи все равно прихватил, дважды обмотав вокруг кулака, и теперь она ободряюще позвякивала на каждом шагу.

Часть его жаждала шанса ею воспользоваться.

Может, ему встретятся эти крабопауки, каким-то образом вырвавшиеся из-под контроля Стратега. Или гигантские крысы, обитающие в стенах…

«Не нужна тебе потасовка, Драконья Погибель. Что тебе на самом деле нужно – так это поспать».

Он думал, что очень устал – он действительно устал, у него все болело, – но сон не брал маджака, сколько бы тот ни катался и ни ворочался на кровати шириной в пол-акра. Когда он пытался лежать спокойно, в конечностях начинались зуд и колотье, а живот болел от всех съеденных слив. В конце концов, он встал, но лучше не стало. Апартаменты не могли его удержать, в них смердело изысканной темницей. Как в тюрьме, куда его засунули имперцы в Ихельтете, в них ощущался поверхностный комфорт – что-то вроде извинения за истину, которая заключалась в том, что он угодил в брюхо чудовища размером с город и оно его не отпустит. Тяга к открытому пространству и горизонту казалась стойким похмельем, от которого никак не избавиться.

«Ебаный кочевник…»