– Что-что? – только и смог выговорить изумленный Эбнер.

– И вот в этом у нас будет большая проблема, – продолжал свои объяснения Келоло. – Если мы скажем просто "Прелюбодеяния быть не должно", но не укажем, какого именно, каждый человек подумает вот что: "Ну, они имели в виду не наш тип прелюбодеяния, а двадцать два остальных". С другой стороны, если мы перечислим все двадцать три вида, как они есть, один за другим, кому-нибудь обязательно придёт в голову попробовать те виды, о которых они раньше и не слышали. И обстановка в городе может стать даже хуже, чем раньше.

– Я все же не понимаю, что значит "двадцать три разно видности" прелюбодеяний, – еле слышно ответил Эбнер, который ещё не успел прийти в себя.

– Ну, например, – начал Келоло с видом знатока этого во проса, – Есть женатый мужчина и замужняя женщина. Это номер один. Предположим, имеется женатый мужчина и же на его брата. Это номер два. Или же: женатый мужчина и же на его сына. Это уже номер три. Затем мы имеем женатого мужчину и его собственную дочь. Это будет номер четыре.

– Достаточно, – взмолился Эбнер и в отчаянии замахал руками.

– Ну, а дальше то же самое про братьев и сестер, сыновей и матерей, и прочее, что только может прийти в голову, – как бы между прочим пояснил Келоло. – Если только один из пары женат или замужем, то его любая связь уже будет считаться прелюбодеянием. Но как нам остановить все это? – спросил он и воздел руки к небу. – Как я уже сказал, если мы перечислим все двадцать три разновидности, то дела пойдут совсем плохо.

Время близилось к рассвету, а Эбнер сидел и нервно покусывал кончик своей ручки. Как любой религиозный лидер в истории человечества, он сознавал, что здоровое общество начинается со здоровых семейных отношений. А они, в свою очередь (случайно ли, нет, – неважно), обычно основывались на добропорядочных половых отношениях между одним мужчиной и одной женщиной, объединившихся после некоторого промежутка времени, положенного для размышлений и принятия правильного решения.

– Не должен мужчина жениться на собственной сестре. И не должны семьи бесконечно жениться только на своих ближайших родственниках. Нельзя девочке вступать в половые сношения, когда она ещё не окрепла физически. – Но как эту мудрость, накопленную веками, изложить гавайцам и донести до каждого?

Наконец, он нашел ответ, причем такой простой и милый, что впоследствии не одно поколение гавайцев добродушно улыбалось, слыша это мудрое распоряжение Эбнера. А улыбались они потому, что понимали, насколько оно верно и понятно. Этот закон был рассчитан на весь опыт племен, живших на тропическом острове, и из всех мелких дел, которые Эбнеру удалось довести до конца, пока он жил на Мауи, эти слова запомнились и были любимы всем народом. Этот закон гласил: "Не занимайся любовью ни с кем, если это наносит кому-то вред".

* * *

В понедельник утром Эбнер представил Маламе свои простые и справедливые законы, и она принялась изучать их. Два или три постановления она вычеркнула, посчитав их вмешательством в частную жизнь людей, но все остальное ей понравилось. Затем она вызвала к себе двух служанок, и три громадные женщины, одетые в платья из тонкого китайского шелка, в шляпах с широкими полями, составили процессию, возглавляемую двумя барабанщиками, ещё двумя туземцами с морскими раковинами и четырьмя с жезлами, украшенными желтыми перьями. В шествии принял участие Келоло с восемью полицейскими, Кеоки, Ноелани и глашатай, обладавший удивительно громким голосом. Эбнер и Иеруша оставались в своем доме, поскольку считалось, что законы составляли сами гавайцы для своего же острова.

Забили барабаны, пронзительно загудели морские раковины, и эти звуки понеслись во все стороны сквозь густые листья деревьев коу. Малама и её служанки двинулись вперед, мимо большого рыбного пруда, затем по пыльной дороге, вдоль которой располагались дома вождей, и к центру городка. Когда вокруг этой красочной процессии собиралось около сотни человек, сбегавшихся со всех сторон на дробь барабанов, Малама приказывала всем молчать, и только глашатай громко объявлял:

– Слушайте новые законы Мауи! Нельзя убивать! Нельзя воровать! Нельзя спать ни с кем, если при этом кому-либо причиняется вред!

Барабанная дробь возобновлялась, а сраженные услышанным туземцы так и оставались на своих местах. Те отцы, которые зарабатывали на жизнь только тем, что отвозили своих дочерей на иностранные суда, попытались поспорить с Келоло и что-то объяснить ему, но он жестом приказал им замолчать, а сам отправился дальше, вслед за процессией.

Возле небольшого пирса Малама вновь остановилась. Четыре раза протрубил рожок, созывая всех моряков, которые находились в это время на берегу. Пришли даже два капитана и, держа свои фуражки в руках, встали немного поодаль, прислушиваясь к удивительным словам, которые все так же бодро выкрикивал глашатай:

– Морякам запрещается бродить в Лахайне по ночам! Девушкам запрещается плавать на китобойные суда!

– Боже мой, – забормотал один из капитанов. – Кто-то за это все здорово поплатится.

– Уверен, что эту чертовщину выдумал миссионер, – пророчески усмехнулся второй.

– Господи, спаси миссионера, – проговорил первый и побежал обходным путем в лавку Мэрфи. Но едва он успел сообщить собравшимся там ошеломляющие новости, как перед питейным заведением появилась сама Малама со своими служанками и помятыми бумагами, на которых были изложены новые законы острова. На этот раз, как только барабанная дробь стихла, перед кабачком Мэрфи были провозглашены два дополнительных закона:

– Девушкам отныне запрещено танцевать обнаженными в винной лавке Мэрфи. С сегодняшнего дня алкоголь гавайцам продавать не разрешается.

Загудели рожки, забили барабаны, и процессия удалилась. Итак, законы были прочитаны, и теперь Келоло должен был следить за тем, чтобы они строго выполнялись всеми жителями острова, а также моряками прибывающих в Лахайну судов.

Той же ночью в городе начались беспорядки. Матросы с нескольких кораблей разгуливали по улицам и дрались с полицейскими Келоло, которые не могли оказать буянам достойного сопротивления. Девушек выхватывали прямо из постелей и, против их воли, волокли на суда. Около полуночи группа из пятидесяти матросов и местных торговцев собралась возле дома миссионера и начала сыпать проклятья в адрес Эбнера Хейла.

– Это он придумал новые законы! – завывал какой-то матрос.

– Это он уговорил толстуху принять их! – кричал другой.

– Надо повесить этого негодяя-недомерка! – раздался чей-то голос, и в толпе послышался одобрительный ропот.

Правда, сразу никто ничего предпринять не решился. Затем один из матросов начал бросать камни в сторону травяной хижины, и один рикошетом влетел в комнату, никому при этом не нанеся вреда.

– Давайте спалим эту проклятую хижину! – отчаянно за вопил кто-то.

– Мы покажем ему, как вмешиваться в наши дела!

– Выходи сюда, проклятый червяк! – попытался спровоцировать Эбнера здоровенный матрос.