Большую часть жизни Кевина я наблюдала, как он отравлял удовольствие другим людям. Не могу сосчитать, сколько раз я повторяла слово любимый в своих пылких материнских назиданиях; красные сапожки в детском саду, забитые пирожными, были любимой обувкой Джейсона. Кевин наверняка подслушал, что белое длинное платье, которое он забрызгал виноградным соком, было моим любимым. С этой точки зрения каждая ходячая цель в том спортзале была любимым учеником какого-нибудь учителя.

Казалось, Кевин особенно ненавидел удовольствия, которые я могла бы назвать совершенно невинными. Например, заметив, как кто-то позирует перед фотоаппаратом, он немедленно становился перед объективом. Наши поездки к национальным памятникам начали страшить меня, хотя бы из-за бедных японцев и всей их понапрасну потраченной пленки. Зато по всему земному шару разбросаны дюжины

коллекционных снимков знаменитого КК в профиль.

И подобных иллюстраций предостаточно; я детально опишу лишь одну.

Когда Кевину только - только исполнилось четырнадцать, меня пригласили на собрание ассоциации учителей и родителей. Необходимо было проконтролировать поведение учащихся восьмого класса на весеннем балу. Я помню, как слегка удивилась, узнав, что Кевин собирается пойти на бал. До тех пор он бойкотировал большинство школьных мероприятий. (Теперь я думаю, что при - манкой послужила Лора Вулфорд. Ее сверкающее, с почти незаметной юбочкой платье, должно быть, обошлось Мэри в несколько сотен долларов.) Бал был самым заметным событием учебного года, и большинство одноклассников Кевина предвкушало это торжество с момента поступления в шестой класс. Идея заключалась в том, чтобы дать подросткам возможность поважничать перед переходом в соседнюю, старшую школу, где они стали бы затюканными новичками.

В общем, я сказала, что приду, но не ради того, чтобы конфисковывать пинты игристого «Саузерн комфорта». Я хранила воспоминания о собственных глотках украдкой из набедренных фляжек за кулисами средней школы «Уильям Хорлик» в Расине. Меня никогда не прельщала роль Придиры Большого Киллджоя, и я подумывала поглядывать в другую сторону, если дети будут вести себя прилично и не напьются в стельку.

Я оказалась слишком наивной, а «Саузерн комфорт» наименьшей из тревог администрации. На подготовительном собрании за неделю до бала нас учили распознавать ампулы с кокаином. Кроме того, администрация не успокоилась после нары инцидентов в начале учебного года. Пусть выпускникам восьмого класса только по четырнадцать лет, но Троннилу Мангуму из Вест-Палм-Бич было только тринадцать, когда в январе он застрелил перед школой одноклассника, задолжавшего ему сорок долларов. Всего через три недели в Бетеле, Аляска (мне неловко, Франклин, но я помню все это потому, что, когда наша беседа в Клавераке не клеится, Кевин часто рассказывает свои любимые истории), Эван Рамзи расстрелял из дробовика 12-го калибра свою семью, убил популярного школьного спортсмена, подкрался к директору школы и методично расстрелял и его. В мои школьные годы нам бы и в голову не пришло ничего подобного.

Статистически, конечно, в стране с 50 миллионами школьников эти убийства несущественны. Я помню, как, придя домой с собрания, я жаловалась тебе на слишком острую реакцию учителей. Тренируя целый штат контролеров, как обыскивать на входе каждого подростка, они переживали, что в школьном бюджете нет денег на покупку металлодетекторов. И я наслаждалась своим либеральным возмущением, всегда раздражавшим тебя.

— Черные и испаноязычные подростки десятилетиями расстреливали друг друга в трущобных школах Детройта, — разглагольствовала я за поздним ужином в тот вечер, — и все шито-крыто. Несколько белых подростков из среднего класса, обеспеченных, с выделенной телефонной линией, собственным телевизором, живущих в больших пригородных домах, слетают с катушек, и это возводится в катастрофу национального масштаба. Видел бы ты, Франклин, как родители и учителя принимали все за чистую монету. — Фаршированные куриные грудки на моей тарелке остывали. — Ты точно никогда не видел такого самомнения. А когда я пошутила, они все повернулись ко мне, и на их лицах было написано: «Это не смешно»; так смотрит охранник в аэропорту, если пошутишь, что везешь бомбу. Им нравится считать себя бойцами на передовой, выполняющими нечто опасное, а вовсе не няньками на танцульках. Это их вклад во всеобщую истерию. Готова поклясться, они все завидуют, ведь если в Мозес-Лейке, Палм-Бич и Бетеле есть свои убийцы, то чем хуже Гладстон, почему бы и нам не заиметь одного. Как будто все они втайне надеются, что, если уж Джуниор или Бэби Джейн ускользнули без единой царапины, было бы здорово, если бы бал восьмого класса превратился в свалку и все мы появились бы на телеэкранах еще до конца этого скучного мероприятия...

Здесь меня слегка тошнит, но боюсь, что я действительно болтала без умолку, а Кевин, возможно, подслушивал. Но я не думаю, что в Соединенных Штатах был хотя бы один дом, где не говорили бы иногда о стрельбе в школах. Хоть я и порицала «истерию», все это действовало на нервы.

Я уверена, что так легкомысленно относилась к тому балу из - за места его проведения. В конце концов, к разочарованию или облегчению родителей, бал прошел без сучка и задоринки, разве что одна ученица, вероятно, вспоминает тот вечер как катастрофу. Я так и не узнала ее имени.

Спортзал. Бал проводили в спортзале.

Поскольку средняя и старшая школы были построены на одной территории, они часто пользовались одними и теми же сооружениями. Прекрасными сооружениями, ведь отчасти из-за этой хорошей школы ты купил нам дом поблизости. Поскольку, к твоему огорчению, Кевин не занимался спортом в школе, мы никогда не посещали баскетбольных матчей, так что, выполняя превознесенную до небес работу няньки, я один - единственный раз побывала внутри того зала. Это было отдельно стоящее, шикарное сооружение, более чем в два этажа высотой. Кажется, его даже можно было превратить в хоккейную площадку. (Как расточительно решение школьного совета Найака снести это здание .Ученики, очевидно, уверяют психологов, что там обитают призраки.) В тот вечер по арене гуляло гулкое эхо. Диджей явно был в ударе. Все спортивное оборудование убрали, и хотя, вспоминая свой собственный бал 1961 года, где я отплясывала твист, я ожидала увидеть воздушные шары и ленты, здесь повесили лишь зеркальный шар.

Может, я была никудышной матерью — просто помолчи, это правда, — но все же не настолько, чтобы болтаться рядом со своим четырнадцатилетним сыном на его школьном балу. Я расположилась на противоположной стороне зала на расстоянии в сотню ярдов, откуда отлично видела его привалившуюся к стене фигуру. Мне было любопытно. Я редко наблюдала Кевина в привычной ему обстановке. Рядом с ним стоял лишь неизменный Леонард Пуг. Его острые, неприятные черты лица, угодливая поза, подобострастное хихиканье удивительно гармонировали с его вечным запахом начинающей протухать рыбины. Ленни недавно проколол нос, и кожа вокруг дырки инфициро том. Когда мать принесла его домой, она, несомненно, обняла ее с идиотической благодарностью.