Когда его отмыли, очевидных повреждений не обнаружилось. Всем известно было, кто он такой, так что ему не пришлось поднимать большого шума, чтобы оставить при себе блокнот. Попав в число не нуждающихся в неотложной медицинской помощи, Джон бродил по госпиталю, расспрашивая, не знает ли кто, какое сегодня число. Почти все знали и говорили ему, но он никак не мог заставить себя написать дату рядом с крестом. Как только уголек касался бумаги, наступал мозговой блок. Он ничего не помнил. Придя в себя, он понимал только, что пора написать вторую дату на кресте того паренька. Так что он добавлял к кресту несколько штрихов и спрашивал очередного встречного, какое сегодня число, и все начиналось сначала.

Через пару недель он угомонился. Ему давали транквилизаторы и подержали какое-то время в психиатрическом отделении, но буйствовать он начал, только когда пришли ему сообщать, что пора возвращаться на передовую. Тогда он попытался убить посланца. Лейтенант-новичок послал другого новичка повторить сообщение. Остальные оказались умнее. Так что в Файетвилльской военной тюрьме Джон настолько хорошо научился красить, что смог перейти на портреты маслом, и там же он постиг слесарное ремесло, так что умел вскрыть любую машину — например, «БМВ».

Много мне теперь с того было проку.

Он получил не меньше, чем выдал, — больше, сказал бы я, учитывая, что убитым оказался он. На лице и черепе осталось множество ссадин. Рубашка превратилась в лохмотья, один ботинок пропал, левая нога была прострелена, но убила его пуля в грудь. Баллистическая экспертиза покажет, была ли это та же пуля, что пробила ладонь правой руки.

— Сколько же у нас уже набралось? Рени, Торговец Машинами, Джеральд Ренквист — это три. Джон Пленти стал четвертым.

А я даже не был уверен, за что.

А если добавить двух телевизионщиков? И неопознанного типа из Си-Клифа? Это уже семь.

А я все еще не знал, за что.

Я стоял, глядя на тело Джона, и думал: мне бы надо развернуться и пойти отыскать этого креольского сукина сына. Его и его подручного, любителя пострелять. Конечно, не было доказательств, что это они: просто никакие подонки, кроме них, в меня в последнее время не стреляли. Это и еще разгром, который устроили в студии. Пришлось потрудиться, чтобы так все перевернуть. Он был жестоко избит и неумело убит. Экстази и тот креол подходили на роль подозреваемых. Я вблизи рассмотрел их тупость и неуклюжесть.

Однако я не совсем доверял этому выводу. Те парни никак не годились в профессионалы. К тому же оставался вопрос об их заказчике. Тот, кто нанимал халтурщиков-костоломов, но не возражал против серьезных увечий. Эти были не более чем дешевыми головорезами и никуда не годились против некоторых из людей, с которыми их посылали управиться. Убийство — дело хлопотное. Оно привлекает внимание. Для таких деликатных дел профессионал нанимает умелых профессионалов. Кто же послал шутов на работу для диверсанта?

Такой же шут?

Всего двумя часами раньше — и Джон был бы со мной. Вместе мы с Джоном точно справились бы с креолом и Экстази, сколько бы пушек у тех не было: похоже на то, что Джон, даже пьяный, едва не отбился и сам.

Может, они дожидались, пока я уеду?

Стул, на котором он сидел, был перевернут, и стол рядом с ним тоже. Пол засыпали стреляные патроны. Блестела лужица пролитого виски. Они вломились к нему или попытались — хотя трудно сказать, потому что разгром захватил всю студню, что-то около тысячи пятисот квадратных метров. Похоже, они застали его почти вырубившимся, на стуле, спиной к входной двери — которую он, возможно, даже не потрудился запереть.

И все же инстинкт, который сохранял ему жизнь большую часть двух сроков службы, предупредил его и теперь, мертвецки пьяного, отделенного от джунглей тремя десятилетиями мирной жизни. Я несколько раз наступил на осколки бутылки из-под виски. Ее горлышко обнаружилось у ножки большого мольберта. Я подцепил ее ручкой кисти и поднял. Острые осколки в один-два дюйма длиной торчали, как струнки стекла. Их края потемнели от крови.

В безмолвии теней, отбрасываемых светом на чердачке, я представлял себе развитие событий. В страхе и ярости, вынужденный снова сражаться после долгих лет, когда приходилось сдерживать себя, и, если правда когда-нибудь станет известна, немало наслаждаясь схваткой, Джон Пленти, ведомый одним инстинктом, оказался серьезным противником, убивавшим направо и налево. Обычный враг не смог бы противостоять ему в одиночку. Гораздо вероятнее, что их было двое, а может, и трое или четверо. Он дремал в кресле, наверно с бутылкой в руке. Он метнул бутылку, еще вставая, разворачиваясь в броске, и она, набрав основательную скорость, ударилась — о голову? или о плечо? о пистолет? — и разбилась.

Но это был еще не конец. Джо, прежде чем упасть, нашел применение и отбитому горлышку. Его умелое обращение с бутылкой вынудило пришельцев защищаться. На ком-то этой ночью остался кружок диаметром два дюйма, оставленный бутылкой, вошедшей в плоть, как ключ в смертный замок. Вместе с кровью на осколках стекла виднелись клочья мяса. Того, кто останется жив после такой раны, определенно хранит судьба. Здесь было чем заняться хорошему судебному медэксперту вроде Кларенса Инга. Кларенс воспроизведет сцену с замечательной точностью. Кларенсу в последнее время хватает работы.

Крик, верно, был страшный. Джон, если расслышал его в адреналиновом бешенстве, должен был узнать в нем свой успех. И драка, должно быть, стала еще более жестокой.

Но убийство Джона не входило в их планы, и в этом смысле он победил в сражении. Может быть, они опять убили, не добившись желаемого. Без сомнения, быстрая реакция Джона поторопила его смерть. Можно было надеяться, что его инстинкты сильно отяготили положение креола. Быть может, сознание этого и вызвало улыбку, застывшую на лице Джона. Может быть, сдаваясь смерти, он сознавал, что по меньшей мере один из врагов тяжело ранен.

Большой мольберт, стоявший слева от места, где сидели мы с Джоном, остался стоять, хотя его развернуло на треножнике.

На полу рядом с ним я нашел обойму, полную патронов двадцать пятого калибра. Подняв перевернутый стул, нашел коробку из-под патронов, смятую и пустую. Гильзы, смятые тюбики с краской, одежда, страницы блокнота и разбитое стекло разлетелись по всему полу. Я и сам оставил в избытке следов. Найдутся и следы ног в крови, и волокна в виски, и отпечатки пальцев повсюду. Кларенс их отсортирует. Но ко времени, когда Бодич до меня доберется, будет уже все равно. К тому времени все кончится, так или иначе.

Под стулом, оставшимся на месте, на котором я сидел во время последнего визита, я нашел пистолет для стрельбы по мишеням. С пустой обоймой. Я заменил ее на полную и загнал патрон в ствол. Не пушка, конечно, но ведь пушки нужны тем, кто не умеет стрелять. Я заткнул пистолет за пояс. Назовите меня глупцом: мне сразу стало легче.

Потом я еще раз обошел студию.

Они перерыли все. На чердачке из бюро и гардероба выбросили всю одежду; матрас был вспорот, пружины вырваны с корнем. Вся коллекция компакт-дисков оказалась на полу; экран телевизора разбит. Они сорвали занавески душевой кабины и оторвали от стены мыльницу. Крышка туалетного бачка, разбитая, лежала на полу. Две-три картонные перегородки проломили ногами.