руки не опустились, и — даже напротив — всей собою собралась, подобралась.

Миг — и она рванула к Кристине. Не на неё, чуть-чуть в сторону.

Женщина дёрнулась, крутанулась, и всё, что видела, что явилось перед её взглядом — жёлтый блеск от стального, чистого лезвия.

***

Уже в прихожей некогда и своей квартиры Кристина сползла по стенке, схватилась за голову.

Курить не то, что хотелось — нет, было просто необходимо.

Руки женщины дрожали, едва справлялись с тем, чтоб держать сигарету, чтоб не выронить зажигалку.

«Щёлк, щёлк». «Щёлк, щёлк».

Вот, наконец пламя. Наконец холод ментола и горечь смол врезалась в глотку, волна никотина омыла голову.

Она убила.

Она убила свою подругу.

Не подругу. И даже не девушку.

Она убила свою любимую женщину.

Вот этими самыми руками. которые сейчас едва справлялись с сигаретой и зажигалкой.

И тряслись, тряслись, и тряслись.

Она оборвала жизнь той, в которую верила. Верила, что с ней вдвоём — они обе смогут быть счастливы.

Но Кристина ничуть не жалела.

Ещё затяжка, пустота в голове. И ещё.

Шумно и медленно выдохнула, глядя на густой дым, что растекался маревом в полумраке прихожей, оседал болотным туманом на стене перед ней.

Всё сделано правильно. Всё, как надо. Всё только к лучшему.

Её любимая хотела смерти. Это же очевидно. Это не убийство, это помощь была. Это благо…

Дальше, не в прихожей, судя по звуку — в зале — тихо скрипнули половицы. Медленный, осторожный шаг.

***

«Я в спальной? Но только что сидела в прихожей. Курила. Уходить собиралась».

Размытый сумрак, тени на фоне тьмы.

Нет ни холода, ни тепла.

Только гулкий, едва различимый скрип, как будто кто-то к ней приближались.

***

Зара была прекрасной.

Смуглянка с длинными чуткими пальцами, полными губами и низким, певучим голосом — она захватила Карину уже на их первом свидании. Они даже толком не погуляли — и попрощались только к вечеру полтора дня спустя.

Беседы войсами обо всём, обмен туториалами «как классно жить», общие сториз, тик-ток. Планы на будущее расписаны постами в личных закрытых блогах.

… А потом её волнительная смуглянка как-то вдруг захирела. Ну, как вдруг — она уже говорила, что иногда на неё «накатывает», что может лежать по нескольку дней — и просто смотреть в потолок. Ни мыслей, ни чувств, ничего. И что это диагностировано, и что она лечится. Что апатия — это жутко, но выносимо. Что она старается соблюдать режим, пьёт таблетки. Пытается есть. Зарядку делает. Но иногда всё ещё накатывает — и тогда Зара просто лежит.

Карина её успокаивала, мол, такое у всех бывает. На неё тоже порой такая апатия накатывает, хоть на стенку лезь: ничего делать не хочется, ни зарядок, ни еды, ни Инсты.

Зара смеялась и соглашалась.

И всё больше выходила в Сеть по ночам — и всё чаще спала целый день.

Потом на плечах смуглянки появились порезы, а на лице — улыбка тихая, не словами, но текстом в Телегу: «Так успокаивает».

… И какое-то время всё было даже неплохо. Карина делала вид, что не замечала селфхарма, а Зара — усиленно демонстрировала, как же ей хорошо. Даже снова гуляли, опять ночевали вдвоём. Лезвия убирали, раны — иногда обрабатывали.

Зара потеряла работу, Карина её утешала: отдохни-выдохни, встанешь на ноги, найдёшь новую — а её девушка поднималась с постели, ноги на пол опускала, кивала — и ложилась обратно спать.

Когда Карина с ней говорила — та иногда отвечала. Когда заставляла — всё-таки поднималась есть.

Карина требовала, чтоб та перестала грустить, взяла себя в руки и занялась делом — а Зара кивала, иногда — ещё улыбалась. Особенно улыбалась, когда подруга её обнадёживала, рассказывала, что «так у всех, и у всех проходит. Это просто трудные дни, и ей нужно найти в себе силы. Что диагноз — это так, это просто выкачка денег, а всё дерьмо решается в голове. И там же надумывается. Там же и сглаживается».

Потерянная на такие слова иногда кивала. Иногда соглашалась, но чаще — улыбалась, закрывала глаза.

А потом Карина совсем уехала — и через время снова вернулась, несмотря на то, что её женщина и оффлайн, и не отвечала на звонки.

Простояла несколько часов у парадной, пока какая-то старуха с тачечкой её не впустила.

Поднялась на этаж, вошла в незапертую квартиру, где царил полумрак. Сети нет — отключили за неуплату.

Окна закрыты. Жара, спёртый и душный воздух.

Зара даже не вышла к гостье. Просто лежала голая в своей спальной: ноги раздвинуты, руки по швам. Глаза распахнуты, губы чуть приоткрыты. Не моргала, дышала, смотрела на потолок.

Карина не могла это вынести.

Не могла.

И это притом — сколько раз она уже видела её вот в таком состоянии? А ещё больше — сколько раз после этого она в своих снах видела на её месте себя?

Она помнила Зару совсем другой: яркой, живой, весёлой! Та, которая классно поёт песни эстрады 30хх и русский альтернативный рок. Которая круто трахается и целуется, как богиня. Которая зарабатывает чем-то умным на удалёнке и рубит много лавэ.

Та женщина, что тогда перед ней лежала — это… Это и не человек вовсе. Это тень. Тень, такая же тень, какие вот она сама же ловила на потолке и на стенах.

И совсем не желала себе помогать. Слишком верила в свой диагноз — и совсем перестала верить в себя.

Это... Это не то, что должно оставаться быть. Не имеет права существовать.

***

Половицы скрипели всё ближе.

Кристине… Кристине ли? Нет, Карине. Нет, Алине. Нет, всё равно.

Женщине. Телу не хотелось никак шевелиться.

Просто лежать и слушать приближающиеся шаги.

Медленные. Аккуратные. Тихие.

Когтистые тени тянулись вдоль потолка. Наверное, ветви деревьев. Просто луна за окном.

Спокойное, ровное дыхание.

«Вот оно как, — лежала, ноги раздвинуты, руки по швам, взгляд — размытый, просто по плоскости темноты».

«Я в её теле. Я знаю, кто тут, кто рядом в комнате».

Но ей спокойно. Даже не так: ей никак. Было ли это похоже на то, как сама Зара ощущала себя? Ни желаний, ни чувств. Приглушённые мысли, чаще — и их отсутствие.

Женщина не верила, что так бывает. Так просто не может быть: человек состоит из мыслей. Из ощущений, эмоций. Из всего, что включает в себя здоровая жизнь.

Нет чувств — это бред, невозможно.

На вопрос «как ты?» не отвечают только ленивые