и маркиза Александра Велепольского. Премьер-министр лорд Грей и министр иностранных дел лорд Пальмерстон, встречаясь с польскими эмиссарами, заявили, что английское правительство не видит серьезных оснований для вмешательства в дела Царства Польского[972]. Таким образом, надежды поляков на действенную помощь Англии не оправдались.

Провал миссий польских эмиссаров был встречен с восторгом российскими дипломатами Лондоне. Так, жена русского посла княгиня Д.Х. Ливен в частном послании лорду Грею открыто восхищалась действиями британского премьера, считая его сторонником России в польском вопросе: «Ваше положение так высоко, что по необходимости величайшая важность придается всем вашим действиям, и вот почему Император, прекрасно осведомленный о действиях польских агентов и здесь, и в других странах, оценил и выразил свою признательность вам за вашу прямую и дружественную политику в отношении его к полякам»[973]. Грей в ответном письме княгине, подчеркивая свои дружеские симпатии к России, выражал «искреннее желание», чтобы «были найдены средства окончить это злополучное дело (русско-польский конфликт. – М.Ж.) так, чтобы не восстановить общественное мнение Европы против вас (России. – М.Ж.)»[974].

Однако пассивность английского правительства в польском вопросе объяснялась не только «симпатиями» к России. Британская дипломатия в то время была больше обеспокоена сложностью ситуации в постреволюционной Бельгии и не хотела серьезно отвлекаться на польские дела. Бельгийский вопрос представлялся правящим кругам Великобритании более важным и перспективным, нежели польский. Польша не слишком интересовала британскую буржуазию, для которой она являлась ненадежным (по сравнению с развитой Бельгией) торговым партнером. Идея польской независимости была для английских политиков абстрактным принципом, о чем заявил лорд Пальмерстон, выступая в палате общин парламента с внешнеполитической концепцией своего правительства: «Великобритания не вмешивается во внутренние дела стран, где имеют место гонения на либеральные принципы, так как не имеет смысла начинать войну из-за абстрактных принципов»[975].

Вмешательство Англии в польские дела означало бы для нее непременное столкновение с могущественным соперником – Российской империей, обладавшей сильной армией и неплохим флотом. Отношения двух держав и без того были серьезно осложнены борьбой за влияние на Балканах и Ближнем Востоке. Дальнейшее обострение ситуации вполне могло привести к началу англо-русской войны. Лорд Пальмерстон крайне скептически относился к требованию радикалов начать войну против России. Располагая сильнейшим в мире военно-морским флотом, Великобритания не имела большой сухопутной армии, тогда как лишь победа англичан на суше могла заставить Россию изменить свою польскую политику, но одержать таковую «владычица морей» была не в состоянии. Поэтому Пальмерстон не скрывал своего мнения: «Мы никогда не направим армию в Польшу, а сожжение русского флота даст тот же эффект, что и сожжение Москвы»[976]. Английский дипломат явно намекал на бесславный конец похода армии Наполеона в Россию в 1812 г.

В феврале 1831 г. русские войска под командованием фельдмаршала Дибича вступили на территорию Царства Польского. В связи с этим английская пресса усилила антирусскую агитацию. Чтобы успокоить пропольски настроенное общественное мнение страны, английское правительство все же решилось осторожно выступить в защиту конституционных прав Царства Польского. В инструкции лорду Хейтсбери от 22 марта 1831 г. Пальмерстон писал: «Любое изменение, которое повлечет за собой включение Польши в состав Российской империи и уничтожение раздельного управления и конституции, было бы нарушением Венского договора, и тогда Англия и все остальные страны-участницы этого соглашения имели бы бесспорное право протестовать» [977]. Британскому послу в Петербурге рекомендовалось тщательно наблюдать за изменениями в решении Россией польского вопроса и энергично протестовать против любой меры, которая не будет соответствовать условиям Венского договора. Необходимость дипломатического вмешательства Пальмерстон объяснял стратегическими интересами Великобритании в Центральной Европе.

Он обращал внимание посла на то, что границы Королевства Польского находятся в «опасной близости» от столиц Австрии и Пруссии. Поэтому окончательное включение Королевства в состав Российской империи могло привести, по мнению Пальмерстона, к усилению русских позиций в Австрии и Пруссии и приданию «политике этих двух держав характера, очень отличающегося от того, каким он мог бы стать, будучи свободным от внешнего влияния» [978]. Одновременно министр иностранных дел предупреждал своего посла о необходимости воздерживаться от «недружественных дискуссий с русским правительством, с которым правительство Его Величества при нынешних обстоятельствах (имелись в виду заинтересованность Англии в нейтральной позиции России в бельгийском вопросе и осложнение англо-русских отношений на Ближнем Востоке. – М. Ж.) более чем когда-либо желает поддерживать самые тесные дружественные отношения»[979].

Попытка английской дипломатии «защитить» поляков была такой мягкой и осторожной, что в Петербурге ее едва заметили. Лорд Хейтсбери, получив упомянутые нами инструкции, имел непродолжительную беседу с вице-канцлером Российской империи графом К.В. Нессельроде, которому изложил претензии британского правительства. Нессельроде, спокойно выслушав посла, заметил, что поляки первыми нарушили Венский договор, низложив русского царя с польского престола, поэтому Россия вправе наказать «непослушных». Он также выразил сожаление по поводу «необдуманных действий» Великобритании и Франции в защиту восставших. А по поводу обеспокоенности Великобритании усилением русских стратегических позиций в Центральной Европе вице-канцлер заверил английского посла в том, что и Австрия, и Пруссия заинтересованы в скорейшем подавлении польского восстания и не возражают против включения польских земель в состав Российской империи [980]. Таким образом, никаких серьезных последствий эта беседа не имела. Слова Нессельроде по существу означали отказ России обсуждать с английскими дипломатами польский вопрос. Позиция России в этом вопросе была прямой и недвусмысленной – никаких уступок польским мятежникам. Пальмерстон же впоследствии ставил себе в заслугу то, что никогда «не скрывал своего мнения от русского правительства, которое, тем не менее, имело другую точку зрения по этому (польскому. – М. Ж.) вопросу»[981].

Тем временем в Лондон из Царства Польского поступали тревожные сообщения о неуклонном продвижении царских войск к Варшаве. «Польская трагедия близится к развязке», – мрачно предрекала «Таймс»[982]. В британской столице все более сочувственно воспринимались вести об упорном сопротивлении поляков. Либеральная пресса не жалела красноречия в защиту польского дела. «Таймс» с возмущением писала о нерешительности европейских правительств, постоянно откладывающих признание польской независимости. Полякам, как говорилось в редакционной статье газеты, приходилось довольствоваться «лишь бесплодными симпатиями свободных наций». «Таймс» признавала, что польское движение в основном опирается на внутренние ресурсы, на патриотический подъем жителей Польши[983].

В июле 1831 г. французская дипломатия вновь предприняла попытку склонить Англию к вмешательству в польские дела. Французский посол в Лондоне князь Талейран передал Пальмерстону письмо, в котором излагалось предложение французского короля совместными усилиями двух держав прекратить кровопролитие в Польше и «сохранить политическое существование народа, который показал себя достойным этого благодаря большому мужеству и патриотизму и который имеет гарантии