Я никогда еще не была свидетельницей убийства, ни разу в жизни. Я даже людских голов не видала, кроме тех, что отливали из гипса. Но теперь внезапно я увидела их вблизи. И мне открылась новая истина. Я не могла отвести от них глаз. А бедный Эдмон, оказавшийся в столь неподходящей компании, истошно выл и никак не мог высвободить голову. Воск его спасет, уверяла я себя. Воск поможет. Воск должен помочь.

– Вам надо эти головы вылепить из воска! – раздался выкрик из толпы, обращенный к вдове.

– Прошу вас. Идите своей дорогой, оставьте нас в покое, – заскулила она.

– И не подумаем. Сначала сделайте головы. Вот, возьмите! И сделайте их из воска.

– Нет, нет, прошу, уходите!

– Нечего указывать, что нам делать!

– Мы не перестанем! Если только не хотите, чтобы мы насадили на пику третью башку!

– Отрежь ее! Отрежь! Вспори ему глотку!

Эдмон закричал – теперь вполне осмысленно. Боже, как он вопил.

– Мари! – кричал он. – МАРИ! МАРИ!

Он заговорил нормальными словами. Своими словами, которые повторял снова и снова.

– МАРИ! МАРИ!

– Я здесь! – каркнула вдова. – Вот она я, Эдмон, твоя мать!

– МАРИ! МАРИ!

Делать было нечего.

– Я сделаю для вас слепки голов, – произнесла я наконец. – Следуйте за мной вдоль ограды, вот сюда, и принесите мне головы.

– МАРИ!

– Бегите, мальчики, за инструментами Куртиуса. Бегите!

– А это долго? – спросили из толпы.

– Несколько минут, – ответила я. – За это время как раз гипс застынет. Я постараюсь побыстрее, и вы сможете отправиться в путь.

– Ты уж постарайся, а то мы быстро пополним свою коллекцию!

– Не надо, – поспешно заметила я. – В этом нет необходимости.

Вынесли сумку с инструментами моего наставника, которая всегда стояла наготове у задней двери. Мужчина, взгромоздившись на плечи стоящего рядом, передал мне поверх ворот голову, все еще торчащую на пике. К моему удивлению, голова оказалась такой увесистой, что я ее чуть не выронила. Мне нужно было покрыть ее гипсом. Только лицо.

– Чтобы снять гипсовые слепки с этих двух голов, потребуется куда меньше времени, чем обычно, – пробормотала я. – Им ведь не надо в ноздри вставлять соломинки для дыхания, и даже если я буду обращаться с ними не слишком аккуратно, жаловаться они явно не станут.

И расположившись прямо во дворе Обезьянника, я принялась за работу. Мартен Мийо, с трясущимися руками, помогал мне.

– Мягкое мыло, – коротко распорядилась я.

У меня на коленях лежала голова купеческого старшины Парижа де Флесселя. Его затуманенные глаза, казалось, глядели прямо на меня. Я подумала, что мне не следует держать эту голову в руках, что, вероятно, лучше отшвырнуть ее подальше. Это же мусор, грязь, правда? Но какая же грязь, если всего лишь несколько мгновений назад это был мыслящий, видящий, слышащий, чувствующий и жующий шар над человеческим туловищем? Разве мы после смерти сразу превращаемся в грязь? Этому несчастному предмету так отчаянно не хватало того, что совсем недавно находилось под ним. Как же нелепо мы выглядим в расчлененном состоянии, как несуразно. И – о! – эта жуткая, печальная тяжесть человеческой головы. Массивный предмет, который теперь уж никогда не станет предметом изучения. Жалкая сфера. Я не была с ней жестока. Все ради Эдмона, ради моего ремесла. Вторая голова принадлежала маркизу де Лонэ, коменданту Бастилии. Но она была не в столь же приемлемом состоянии, что предыдущая, хотя ее отделили от тела совсем недавно. Мой подол быстро намок. Спокойствие, уговаривала я себя, только спокойствие. Как тебя учил твой наставник. Не упусти ни малейшей детали. Вспомни, как было в Берне. Покажи все свое умение, похвастайся им.