Как только вертушки зашли на штурмовку, «духи» немедленно отступили, а с двух сторон на помощь разбитой колонне уже подходили советские и афганские войска. На ближайшую высотку из вертолетов высадилась группа десантников, взяв под прицел окрестности; деловитые и невозмутимые, как удавы, комендачи[104]принялись налаживать дорожное движение. Выбравшись на четвереньках на свет божий из-под спасительного КрАЗа, Хантер вытащил «своих» раненых — Адлера и афганскую сироту. Оба были без сознания.

Среди мешанины изувеченной и уцелевшей техники суетились военные медики, подбирая тяжело раненных и оказывая первую помощь «легким» и контуженным. К старлею тут же бросилась женщина — прапорщик медицинской службы — вместе с солдатиком-санитаром, и, как ни странно, он узнал ее — именно она осматривала его на ПКП армии на пакистанской границе в апреле. Петренко так и не понял, чего от него хотят, и тут же перенаправил медиков к «своим». Чуть позже сообразил, в чем дело, — он был с ног до головы забрызган кровью Адлера и застреленного в упор гази.

Когда раненых забрали, старлей с трудом присел на чью-то бесхозную каску, ему внезапно стало худо — руки и ноги противно подергивались, каждая клеточка тела мелко дрожала.

«Раньше за мной такого не водилось, — мутно подумал старлей. — Должно быть, сказывается нервное напряжение…»

Это было лишь частью правды. Раньше он всегда воевал бок о бок со своими подчиненными и друзьями, чувствовал их поддержку, готовность к взаимовыручке и любым поворотам военной судьбы. Теперь он оказался один на один с собой; мало того, он расслабился после «ста медовых часов», а долгая дорога в составе колонны, безопасность которой обеспечивал кто-то другой, усыпила его бдительность. Потому и «пропустил удар», как говорят спортивные комментаторы. Стыд за испытанные унижение и страх, когда под прицелом душманского гранатомета не смог добраться до собственного автомата, разъедал душу укусом, крепатура продолжала блуждать по всему телу, руки и ноги не желали слушаться.

Все так же сидя, старший лейтенант отыскал в кармане комбеза сигареты, спички и с третьей попытки прикурил, но из-за дрожи в пальцах сломал сигарету и со злостью отшвырнул ее в сторону. Неожиданно из-под обломков сгоревшей барбухайки выполз дравар — ее недавний водитель. Выглядел афганец, прямо скажем, неважно — весь в саже, местами в ожогах, залитый собственной, уже свернувшейся и запекшейся кровью, — пуля чиркнула ему по голове. Вытащив из кармана кисет, набитый смесью чарса с табаком, дравар протянул шурави — мол, угощайся! Тот устало покачал головой, но не отказался, а показал жестом — закуривай сам, потом оставишь мне.

Эти молчаливые переговоры двух мужчин, абсолютно разных по языку, укладу жизни, воспитанию и социальному статусу, были бы невозможны в другое время и при иных обстоятельствах. Но сейчас оба прекрасно понимали друг друга без слов. Со второй или третьей попытки афганец кое-как свернул самокрутку, но прикурить ему, так же как и старлею, не давали трясущиеся руки.

Глядя, как глубоко и жадно затягивается афганский водила, Хантер вдруг почувствовал, что горло словно наждаком продрало от лютой жажды. В кабине — он помнил — оставались фляги с водой. Старлей поднялся и полез наверх, оставив афганца наедине с «козьей ногой». Из трех фляг уцелела одна — остальные оказались простреленными. Прихватив уцелевшую, старлей вернулся на пыльную раскаленную трассу.

Афганец сидел по-восточному на окровавленном щербатом асфальтобетоне, размеренно попыхивая. Лицо выражало полный покой и умиротворение, и Хантер даже позавидовал: его до сих пор продолжало дергать. Неожиданно дравар открыл глаза и протянул самокрутку. Старлей снова опустился на каску, левой рукой принял дар афганца, глубоко затянулся и одновременно протянул флягу с водой. Тот взглянул на шурави с благодарностью, отвинтил крышку и отпил, но совсем немного — люди в этих краях знают истинную цену воде…

Никогда в жизни старшему лейтенанту Петренко не доводилось пробовать никаких наркотиков, не считая обезболивающих и наркоза в госпитале. Да он и не ждал от чарса чего-то особенного — опустошенная и смертельно уставшая после боя душа желала только покоя и тишины.

Ничего особенного и не произошло — солнце, горы, «зеленка», разбитые и обгоревшие машины, трупы — все осталось на местах. Во рту появился привкус полыни, язык стал тяжеловатым и словно огрубел, в голове как будто задул свежий ветерок с гор, охлаждая голову, а все посторонние звуки как бы отодвинулись и стали тише.

Никаких глюков. Так они и сидели бок о бок с молчаливым водителем сгоревшей барбухайки, обмениваясь нехитрыми дарами: вода в обмен на затяжку, потом наоборот, понимая друг друга без единого слова. Минут через пятнадцать обоим полегчало — крепатура исчезла, движения утратили судорожность, дыхание выровнялось. Пожав друг другу руки, оба поднялись и разошлись по своим делам: старлей — осматривать КрАЗ, на котором остался за хозяина, а дравар… Аллах его знает, какие у него теперь дела…

Толком осмотреть спасшую ему жизнь машину Хантер не успел. К месту побоища прибыло свежее мотострелковое подразделение из Баграмской дивизии. «Махре» предстояло прочесать местность, на которой разгромили колонну, а заодно обследовать пропасть, куда рухнули тягач с БМП.

Выстроив взвод перед КрАЗом, молоденький лейтенант, для которого это было, наверно, первым боевым заданием, волнуясь и заикаясь, принялся ставить задачу подчиненным. Бойцы снисходительно посмеивались, подкалывая взводного, однако никто не изъявил желания первым сунуться в «зеленку» или спуститься с обрыва. При виде такого неподобства, старлей, взбодреный чарсом, решительно приблизился к строю, решив помочь зеленому лейтенанту.

— Я старший лейтенант Петренко, замкомандира десантно-штурмовой роты, — представился он «махре», слегка ошалевшей при его явлении: на каждом плече по автомату, комбинезон с «лифчиком» покрыты грязью, копотью и брызгами крови, на лице просматриваются только зубы и глаза. — Весь бой прошел на моих глазах и при моем участии. А поскольку имею известный опыт досмотра дохлых «духов», предлагаю следующее. Во-первых, не раздумывая стрелять в каждого «духа» независимо от того, подает он признаки жизни или нет. Как любил говорить наш комбриг, полковник Ермолов: «Предупредительный выстрел в голову с последующей проверкой документов!» — Мотострелки понимающе заухмылялись. — Во-вторых, разделитесь на пятерки с офицером или сержантом во главе и начинайте обследование местности и душманских трупов, из расчета по пятьдесят метров «прочесывания» на каждую группу. Каждой пятерке следует иметь при себе стропу или телефонный провод, и чем длиннее, тем лучше. До того как начать досматривать труп, следует «зафаловать» его и сдернуть с места, поскольку труп может оказаться заминированным…

Хантер подошел к рослому и широкоплечему красавцу-пехотинцу, который в одиночку вполне мог бы символизировать мощь Вооруженных Сил Союза ССР, и указал в дальний конец расстрелянной колонны:

— И в-третьих, ты, Бычок, по-шустрику сбегай вон туда. На «крайнем» трале находится БМП-2 с эмблемами морской пехоты, бортовой номер двести двадцать два. Старшим там механик-водитель ефрейтор Шаймиев, он же Шаман. Так вот, если этот Шаман живой и невредимый, зови его ко мне, вместе пойдем досматривать пропасть, вернее, то, что там теперь находится. Давай, Бычок! — поторопил он верзилу под дружный смех.