Ван выбрал привычный солдатский вещмешок. Вот у него лишнего места точно не осталось. Вещмешок затянул лентами под самую горловину. Оставшиеся диски с патронами сложил в две пулеметные сумки с широкими ремнями. Хочешь — через плечо носи, хочешь — за спиной. Как кому нравится.

Оружейник только головой качал, наблюдая, как двое потрошат его остров сокровищ.

Китаец напоследок выбрал себе американский кольт сорок пятого калибра в поцарапанной кобуре. Прежний владелец, похоже, до последнего не хотел расставаться с пистолетом. На взгляд инквизитора, он слишком громко стреляет, но энергии пули хватает, чтобы жертву в буквальном смысле слова отбросить на несколько метров. Идеальный смертоносный механизм для ближнего боя. К нему Ван присоединил четыре магазина на семь патронов и две картонные коробки по двадцать штук. Было видно, что он взял бы еще, но больше не было.

Вроде затарились всем, чем нужно. Ничего не забыли. Аким спросил у дежурного:

— Номера на оружие кто будет переписывать? Вы или дежурный?

— А забирайте, — обреченно махнул рукой оружейник. Похоже, он уже успел «смириться» с налетом на его вотчину. — Завтра ребята из рейда вернутся, еще этого добра притащат. Не обеднеем. «Льюис» взяли, одобряю, хорошая машинка. На моей памяти ни разу его не клинило. Старой сборки. До войны все детали вручную подгоняли. — То, что они забирают пулемет, вот это огорчало прижимистого начальника оружейки. Он и не пытался этого скрывать.

— Когда вернемся сюда, вам оружие сдавать? — уточнил Поплавков. Он во всем любил точность.

— Можно в оружейку сдать, — он звякнул внушительной связкой ключей в руке. — Можете себе оставить, как комендант решит. На моей памяти еще никто добровольно ничего не возвращал… Даже когда живые с задания возвращались.

После оружейной комнаты дежурный отвел их в караулку напоить чаем и перекусить. Китаец торопливо съел нехитрый обед: картошка с бараниной в солдатских котелках. Чай наливали из носатого чайника в эмалированные кружки со сколотыми краями. Кусковой сахар лежал на одиноко стоящем в центре стола синем блюдце.

В отличие от Вана инквизитор чай пил не спеша. Сначала рафинад долго не растворялся в кипятке. Потом подождал, пока остынет. Когда еще выдастся спокойная минутка вот так посидеть в цивилизованной обстановке.

Ван умчался на конюшню заниматься лошадьми для них. Акиму после ужина удалось поспать на свободном топчане в караулке. Спартанская обстановка без особых удобств, ну да не привыкать.

Еще затемно его подняли. Пора в путь по утренней прохладе, пока солнце не начнет немилосердно жарить землю.

Инквизитор вышел на крыльцо комендатуры и сразу же наткнулся на Вана. Он уже возился с лошадьми, привязанными к коновязи. Рядом скучал часовой с трехлинейкой на плече с примкнутым к стволу штыком. Китаец позаботился о выделенных лошадях, провизии и запасах воды. Позади седел привьючил бурдюки с драгоценной жидкостью. Без воды в пустыне нечего делать. Поплавков повесил на пояс флягу — личный неприкосновенный запас.

Жеребец, который достался инквизитору, вытянул крутую шею — ждал угощения. Пофыркивая, он по-собачьи обнюхивал нового хозяина. Не дождавшись угощения, ткнулся мордой в плечо. Аким пошатнулся:

— Эх, досада! Забыл прихватить тебе сахарку. Считай, теперь два куска за мной.

Но четвероногий сладкоежка-вымогатель не верил и начал лизать пустую ладонь. Ван осуждающе проворчал, подтягивая подпругу седла на инквизиторском коне:

— Чай пил, себе сахар не забыл… Не-хо-ро-шо!

Китаец достал из кармана крохотный огрызок и протянул коню. Поплавкову пришлось смолчать: виноват. Не подумал…

* * *

Сборы были короткими. Инквизитор не собирался ни на минуту задерживаться в Катта-Кургане. Выехав из города, маленький отряд из трех всадников сразу же свернул с накатанной дороги на боковую тропу, тянущуюся вдоль реки. До пустыни еще пара дневных переходов, под копытами потянулась заболоченная низменность. Всадники попали в густые заросли тугая. Под ногами захлюпала болотная жижа. Колючие ветки цеплялись за одежду, больно царапали лицо и руки. Троица молча сносила все. Наконец кусты стали ниже и реже. Зато ноги коней вязли все глубже. Топкая низменность закончилась. Выбрались на твердую почву, оставляя все дальше за спиной реку.

Впереди ехал старик, показывая дорогу. Китаец, опустив поводья, вполглаза дремал в седле. Проводник безошибочно выбирал путь в паутине многочисленных троп, исполосовавших вдоль и поперек широкую речную долину.

Старик ехал впереди, покачиваясь в седле. В голове крутились мысли, похожие одна на другую. «Слезть бы с седла, размять ноги. Убежать в густой колючий кустарник. Затеряться. Спрятаться от них. — Он воровато оглянулся на своих спутников, и его охватил холодный страх. — Ой, не та дорога и люди не те! Пропаду я с ними, пропаду!»

Холодные глаза инквизитора, казалось, смотрели прямо в душу старику. Так равнодушно смотрит варан на тушканчика перед тем, как им перекусить.

«Он… он все видит. Все знает! Не уйти, не обмануть этого страшного человека в красной кожанке, — обреченно размышлял проводник, и его захлестнула острая ненависть к этим двоим, ритмично качающимся в седлах позади. — Моя жизнь всегда в чужих руках».

Инквизитор недобро улыбнулся старику и демонстративно расстегнул клапан кобуры, висящей на бедре. Достаточно только посмотреть на такого — и даже не нужно уметь читать мысли. Сразу видно, что он печется лишь за сохранность своей шкуры, чтобы не появилось лишней дырки в старом теле. Мечтает вернуться к своим баранам…

Когда солнце встало в зените, прожигая землю насквозь, остановились на привал. Остаток дня и всю ночь отдыхали, а утром выступили в поход.

Речная долина сменилась степью, на взгляд Акима, названа степью по недоразумению. От ее зеленого покрова осталось лишь воспоминание: траву начисто выжгло солнце. Лишь кое-где виднелись редкие пятна неприхотливой верблюжьей колючки. Но даже колючка побурела, не выдержав зноя.

Ни ветра, ни облачка. Раскаленный воздух насыщен мельчайшей лессовой пылью. Она покрывает все вокруг желто-серой пеленой, лезет в глаза, уши, скрипит на зубах, смешивается с потом, грязными струями течет по лицам, проникает за воротник. Увеличили интервалы в колонне, чтобы меньше глотать пыль. Аким ехал вторым за стариком. Замыкал шествие китаец. Спутники инквизитора не отличались особой разговорчивостью, а он не собирался навязываться своим попутчикам.

Впереди гигантским озером заискрились солончаки. Мираж был настолько реалистичным, что даже бывалый проводник невольно заторопил своего коня. И вот под копытами уже похрустывает белоснежная корочка. Соль так мелка, что, как пыль, клубами поднимается вверх. От нее слезятся глаза, а тело нестерпимо зудит.

Наконец из белой дымки вынырнула привычная степь с потрескавшейся от жары землей. Изнурительный пятичасовой марш через солончаки завершен. Привал. Скоро степь закончится и начнутся барханы Мертвой пустыни. Надо отдохнуть перед броском в неизвестность…