Несмотря на то, что питерское отделение НБП «очистилось от шлака», «от гадов, которые проявили скепсис и нерасторопность», в штабе на Потемкинской продолжали происходить мрачные пьянки и обкурки. Я не мог нацболам запретить пьянствовать и курить дурь в штабе, поскольку был для них чужаком, кроме того, они подозревали меня в каком-то заговоре против НБП - не будет же просто так бывший троцкист работать на Дугина! Наиболее прозорливые нацболы предполагали, что, участвуя в дугинской предвыборной кампании, я хочу раскрутиться сам, а если Дугин пройдет – стать помощником депутата.

Конечно, не обошлось и без шизоидов. К участию в кампании Дугина вызвались какие-то «ячейки русского национал-синдикалистского наступления», я видел их лидера – высокого, лысоватого, глистообразного парня в очках. Участие национал-синдикалистов началось и закончилось тем, что они расклеили плакаты с фотографией Дугина на памятниках Северного кладбища. Если бы это были черные пиарщики, то вопросов бы не возникало. Но были просто искренние идиоты.

Что касается нашей группы, то мы попали в непростое положение. Для активистов НБП мы были людьми с непонятными замыслами, а для леваков – «ренегатами», «предателями». После того, как Дугин написал в «Лимонке» о нашей бесценной помощи НБП, я получил письмо от Дейва Крауча с сообщением, что он разрывает со мной всякие отношения, поскольку я стал фашистом. Зачем-то Дейв написал, что он давно замечал в моих статьях антисемитские ноты. Это была ложь. Ни в одной своей статье я вообще не затрагивал еврейский вопрос. Письмо Дейва причинило мне боль.

Однако наша группа выросла, причем в два раза. Еще на первомайской демонстрации мы встретили Женю Файзуллина, летом он изучил книги, которые я посоветовал ему прочитать (Троцкого, Савинкова, Бакунина и др.), потом я в личной беседе объяснил ему, чем и для чего мы занимаемся. Женя подумал и заявил, что хочет стать активистом «Рабочей борьбы». К НБП он относился настороженно, но с интересом. Его, как и нас, возмущала расистская лажа в «Лимонке», но Курехина и Лимонова он уважал, одного как музыканта, второго - как писателя-нонконформиста. Женя согласился участвовать в предвыборной кампании Дугина, собирал подписи, клеил плакаты, разносил листовки.

Женя познакомил нас со своими друзьями по классической гимназии – Зауром Чеуравой (на самом деле парня звали немного иначе, но я не хочу называть его настоящее имя, потому что он сейчас сильно болен) и Пашей Черноморской. Заур тоже учился на первом курсе университетского истфака, а Паша был еще школьником, то есть – гимназистом, учеником 11-го класса. Оба – очень смышленые и для своего возраста великолепно образованные парни, и тот и другой знали английский, французский, немецкий и латинский языки. В общем, - птенцы «гнезда Лурье».

На митинге РКРП на Дворцовой площади я и Янек познакомились с девушкой греческого происхождения по имени Неля, она тоже была студенткой исторического факультета. Неля была красивой, точнее – яркой девушкой: пухлые губы, темные черты лица, стройная фигура.

Когда я сказал ей, что мы коммунисты-революционеры, она поморщилась и спросила:

- Вы из НБП что ли?

Я признался, что мы с НБП сотрудничаем, но наша группа – совсем другая история и объяснил ей, чем мы от НБП отличаемся, и в чем заключается суть нашей позиции. Она заинтересовалась и оставила номер своего телефона. При следующей встрече я дал ей несколько номеров нашей газеты и «Воспоминания террориста» Бориса Савинкова, затем предложил познакомиться с «Преданной революцией» Троцкого. После очередного собеседования Неля заявила:

- Я хочу действовать вместе с вами!

Вскоре она стала девушкой Заура, когда тот расстался со своей прежней подружкой, которая, в свою очередь, сошлась с Володей Григорьевым (кажется, они до сих пор вместе).

Отец Нели был состоятельным бизнесменом и снимал для дочери отдельное жилье недалеко от станции метро «Лесная». Это было настоящей находкой для нас! В ее квартире мы часто проводили наши собрания.

Так что в конце 1995 года «Рабочая борьба» насчитывала семь человек, а троцкистские группы лопались как мыльные пузыри. Мы вышли из мрачной полосы, я был уверен, что мы на правильном пути.

Выборы Дугин проиграл, причем с треском, он занял 18 место из 20. Я не знаю, что его погубило. Наверное, то, что он хотел быть хорошим для всех. В одной брошюре он собрал все обращения к избирателям: «К военнослужащим», «К молодежи», «К пенсионерам», «К интеллигенции», «К рабочим», «К женщинам».

Рабочим он сообщал, что он ценит их труд, что они – соль земли, а женщинам доказывал, что все их проблемы связаны с вырождением мужчин, ведь настоящий мужчина – это не «подвыпивший Толян в промасленной блузе», не «интеллигентишка с байдаркой», а Герой и Подвижник, невостребованные современным обществом потребления. Рабочие, читая о поддатом Толяне, могли обидеться, а интеллигенты не понимали, почему путешествия на байдарке – это признак вырождения.

Однажды в штаб позвонил какой-то мужчина и спросил:

- В принципе я согласен с Дугиным, но я с друзьями регулярно хожу в байдарочные походы. Что мне теперь делать?

Военным Дугин сообщал, что он из семьи офицера, интеллигентам – что он знает семь языков, написал множество статей и книг, молодежи – что он вырос на роке и дружит с Летовым и Курехиным. В итоге ему не поверил никто: ни рабочие, ни пенсионеры, ни интеллигенты, ни женщины, ни молодежь.

Кроме того, Дугин всерьез рассчитывал победить и сесть в депутатское кресло, что меняло дело. Ведь изначально он уверял, что идет на выборы, чтобы поднять знамя революции, раскрутить в Петербурге НБП. А потом он начал вести закулисные переговоры с боссами КПРФ, те ему пообещали, что не снимут своего кандидата, а потом отказались от этого обещания, то есть банально кинули Дугина.

Накануне выборов мы все собрались в штабе. Дугин окинул всех нас строгим взглядом и заявил:

- Прошу серьезно отнестись к тому, что я сейчас скажу. Завтра каждый из вас должен взять яблоко, разрезать его пополам, но не вдоль, а поперек, и внимательно смотреть на разрез не менее пяти минут! Эта древняя мистическая практика, и она принесет нам успех.

На собрании присутствовал московский анархист Дима Костенко, он затем написал, что таким образом Дугин хотел воздействовать на конкурентов из «Яблока». Это, конечно, не так, яблоко - символ искушения, и гностики издавна используют в мистических обрядах.

Я яблоко разрезать не стал, не вдоль, ни поперек, но не думаю, что это главная причина поражения Александра Гельевича. Провал в Петербурге серьезно деморализовал его. Если еще в сентябре он называл Петербург настоящей имперской столицей, то после выборов - «чухонским городом», где великие идеи задыхаются от болотных миазмов.

- Петербург – это не Россия, это - голимая Балтия, - говорил он.

Но, так или и иначе, участвуя в его предвыборной кампании, я и мои товарищи приобрели огромный опыт. Мы сорвали с себя старые одежды, но еще не успели надеть новые.