«Плутарх, которому были близки философские воззрения платоников и восточных мудрецов, говорит в туманных выражениях о мистической троице, ипостасями которой выступают Осирис, Изида и их сын Гор. В них, по мнению Плутарха, олицетворены разум, материя и космос. Они представляют собой идеальный треугольник, пропорции которого воплощают в себе божественную тайну: катет, равный четырем частям, соответствует Изиде, женскому принципу зачатия; высота, равная трем частям, – Осирису, мужскому порождающему принципу; а гипотенуза, равная пяти частям, – Гору; плоду союза. Любой треугольник, построенный по этим пропорциям, – священный символ, наделенный магической силой; и сами эти три числа – тройка, четверка и пятерка – есть носители сверхъестественных энергий».

– До сих пор не знал, но буду иметь в виду, – покорно признался полковник Олкотт.

– Я тоже не знала да вот умные люди подсказали, теперь и я, как Плутарх, могу рассуждать о геометрии чисел, хотя до сих пор терпеть не могла не только геометрию, но даже арифметику.

Олкотт не мог не верить в то, что говорила Елена, поскольку наблюдал процесс передачи информации собственными глазами, и был убежден, что Учителя, передающие эту информацию, знают, о чем говорят. Кроме того, он сам получал от Учителей наставления, которые подстегивали его к действиям. В одном из них говорилось:

«Если вам удастся представить ее (Е.П.Б. – Авт.) всему миру в ее истинном свете, не адептом, а интеллектуальной писательницей и посвятить себя совместной работе над текстами, диктуемыми ею, то фортуна улыбнется вам. Заставьте ее работать, направляйте ее в практической жизни, так же, как она должна направлять вас в духовной. Ей будут представлены лучшие умы страны. Вы оба должны работать над вашими прозрениями и таким образом возвестить Истину. Ваша дальнейшая будущность связана с Бостоном, а ближайшая – с Нью-Йорком. Не теряйте ни дня, пытайтесь умиротворить ее и вместе начать новую плодотворную жизнь».

Однако умиротворить Елену во время ее вспышек недовольства мог только Учитель Мория. Олкотт принимал обрушивающийся на него гнев Елены как атмосферное явление, от которого надо было просто укрыться во временное убежище. А вот начать с ней вместе «плодотворную жизнь» ему было вполне по силам. Сидя в соседней комнате, он корректировал написанные Еленой тексты под «правильный» современный английский, а по вечерам, за сигаретой, делился с ней впечатлениями о том, что узнал.

«Очень часто, – вспоминал он, – когда мы глубоко за полночь работали каждый за своим столом, она экспромтом демонстрировала различные феномены, сопровождая ими описания оккультных сил в человеке и природе. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти феномены специально подбирались так, чтобы я мог успешнее постигать науку о психике. Ей, собственно, требовалась моя помощь как литератора в работе над книгой; и, чтобы дать мне представление об оккультных законах, о которых шла речь, она экспериментально подтверждала ту научную позицию, которую занимала».

Но однажды произошло настоящее чудо или, как потом называл Олкотт, «самое важное событие в его жизни».

Вечерняя работа над «Изидой» уже была закончена, Олкотт пожелал Елене доброй ночи и удалился к себе в комнату. Он, как обычно, закрыл дверь, потом уселся в кресло, чтобы почитать и покурить, и вскоре с головой ушел в книгу. То, что с ним произошло дальше, его до глубины поразило, поэтому он записал в подробностях:

«Кресло и стол находились слева от двери, походная койка – справа, напротив двери было окно, над столом – газовый рожок. Так я сидел и преспокойно читал, все мое внимание было поглощено книгой… Как вдруг краем глаза я заметил – я сидел вполоборота к двери, – что в углу справа от меня что-то белеет. Я повернул голову, и от изумления книга выпала у меня из рук: надо мной возвышалась величественная фигура жителя Востока. На нем были белые одежды и тюрбан из ткани с янтарными полосами – ручная вышивка желтым шелком. Длинные волосы цвета воронова крыла ниспадали из-под тюрбана на плечи; его черная борода по обычаю радж-путов была вертикально разделена на подбородке, подвернута и заложена за уши; в глазах горел огонь духа; эти глаза смотрели одновременно доброжелательно и пронзительно; это были глаза наставника и судьи, но в то же время глаза отца, с любовью взирающего на сына, который нуждается в совете и наставлении. Величественный, преисполненный нравственной силы, лучезарно духовный, он настолько превосходил обычного человека, что я смешался; я преклонил голову и опустился на колени, как это делают перед Богом или существом, подобным Богу. Моей головы легко коснулась рука, мягкий, но сильный голос велел мне сесть, и когда я поднял глаза, Видение уже находилось по другую сторону стола. Он сказал, что пришел в критический для меня час, когда я нуждаюсь в Нем; что мои действия привели меня к этой точке; что только от меня самого зависит, будем ли мы часто встречаться в этой жизни как сотрудники, работающие на общее благо; что предстоит серьезная работа во имя человечества и что я имею право участвовать в ней, если пожелаю; что таинственная связь, которую сейчас не время объяснять мне, свела вместе меня и мою единомышленницу, – и эту связь нельзя разорвать, какой бы напряженной она временами ни была.

Я подумал: "Что если это Е.П.Б. загипнотизировала меня? Вот если б у меня осталось что-нибудь вещественное, что подтвердило бы, что он действительно был здесь; что-нибудь такое, что можно подержать в руках, когда он уйдет! "Учитель ласково улыбнулся, словно прочел мою мысль, размотал с головы фехту, на прощание благословил меня и – исчез: стул его был пуст; я остался один, наедине со своими чувствами! И все же не совсем один, ибо на столе лежал расшитый кусок ткани – вещественное и бесспорное доказательство того, что меня не околдовали и не провели, но что я действительно беседовал с одним из Старших Братьев человечества, с одним из Учителей нашей расы бестолковых учеников».

Работа над «Изидой» шла своим чередом. Олкотт почти ежедневно отправлял отчеты Учителям и ждал от них информации. Бетанелли иногда появлялся у Елены в доме и устраивал скандалы. Учителя по этому поводу прислали Олкотту указания:

«Нельзя позволять ей страдать из-за этого нечистого, разочаровавшегося, ничтожного негодяя. Постарайтесь убедить ее, что если она хоть на несколько часов окажется в обществе этого презренного смертного, то сила ее воли ослабнет, а поскольку сейчас она находится в переходном состоянии, магнетизм, окружающий ее, должен быть чистым. И ваш собственный прогресс может быть замедлен подобными событиями».

Наконец, с помощью больших усилий адвокатов, а также не менее больших денег, развод с Бетанелли состоялся, хотя анекдот с замужествами Елены получил новую, неожиданную окраску.

Дело в том, что за несколько месяцев до свадьбы с Бетанелли Елена от русских властей получила уведомление, что она «вдова» генерала Блаватского. Документ послужил законным основанием для нового брака. Позднее, уже после свадьбы, выяснилось, что отставной генерал Блаватский, будучи в очень солидных годах, благополучно доживает свой век в имении брата и при этом прекрасно себя чувствует. Получалось, что новый брак при живом муже заключать было нельзя. Но госпожа Блаватская была введена в заблуждение официальным документом и об этом знать не могла. Вместе с тем состоять в новом браке Елена не желала, а предоставлять новые данные в суд о господине Блаватском тоже не хотела, так как ее могли обвинить «в заведомом сокрытии известных ей сведений». Ситуация выглядела абсурдной, но адвокаты постарались, и дело разрешилось благополучным исходом. Елена вновь обрела долгожданную свободу, с облегчением скинув с себя «радости семейных уз».