— Зачем?

— Полагаю, идея в том, что он предоставляет нам возможность немного побыть в обществе.

Эмили испепеляет сестру взглядом, будто услышала в ответ на свой вопрос детский лепет.

— Я здесь не для этого. А ты?

— И я, — честно ответила Шарлотта. — Я принесу наши извинения.

Да, они здесь не для этого, однако это вовсе не означает, что здесь нет общества, в котором ей приятно находиться. Были Тейлоры, Мэри и Марта, хотя они увиделись только на пасхальных каникулах, когда вышли за городскую заставу и навестили подруг в пансионе благородных девиц. Шато-де-Коекельберг: скорее поместье-ферма, чем шато[75], как заметила Мэри, и чересчур много английских учениц.

— А ты еще жаловалась на невежественных бельгийцев, ползающих ниц перед распятиями, — сказала Марта.

— Я не люблю невежества и низкопоклонства любого рода. Но английские девушки — это, по-моему, маленькие леди, что еще хуже.

— О, думаю, ты сама перенимаешь некоторые светские повадки, мой дорогой дракончик, и давно пора. Только будь осторожной с немецким. Он губит твое лицо. — Марта выдвинула нижнюю челюсть и произнесла с уханьями и всхлипываниями:

— Wie spat ist es? — Es ist fünf Uhr[76].

Мэри в шутку пригрозила сестре кулаком, потом повернулась к Шарлотте:

— У вас уже начался немецкий?

— Еще нет. Первая цель — это свободный французский.

— Он величествен и благороден, несмотря на то что говорит моя неисправимая сестра. Я имею в виду, что можно потом попробовать выучить немецкий, — если этого потребует временная должность в какой-нибудь частной семье или школа.

— А ты по-прежнему собираешься в Новую Зеландию?

— О, да. Боюсь, в моей груди бьется сердце эмигрантки. Я хочу получить от мира все, что можно.

— Но оставит ли что-нибудь мир от тебя самой? — спросила Эмили.

Мэри улыбнулась:

— Я не могу быть такой, как ты, Эмили. Да и Шарлотта, подозреваю, не может… — Вдруг Мэри как будто почувствовала, что поставила сестер в неловкое положение, и решила подвергнуть себя той же участи. — Ну, расскажите же новости из дома. Брэнуэлл… Как у него дела? По службе продвигается?

Как угнетает необходимость отвечать! Такое же болезненное нежелание звучало в папином письме.

— Брэнуэлл уходит с должности на железной дороге, — сказала Шарлотта. — То есть, похоже, его уволили. В счетах станции возникло несоответствие — недостача денег. Полагаю, нет серьезных намеков или вероятности, что вина лежит непосредственно на нем (сам Брэнуэлл подозревает грузчика), но, будучи дежурным клерком, ответственность несет он. Конечно, это очень прискорбное происшествие… неудачное стечение обстоятельств.

У Шарлотты было ощущение, что она передает Мэри какой-то чрезвычайно хрупкий цветок: его могут принять осторожные пальцы, а могут случайно раздавить.

— Что ж, — после довольно продолжительной паузы вымолвила Мэри, — он в любом случае нуждался в чем-то лучшем.

— Я всегда так думала! — вскрикнула Марта. — Такой талант, такой умный и настоящий джентльмен — конечно же, он заслуживает большего.

— Я не говорила «заслуживал», — сказала Мэри, быстро и едва заметно улыбнувшись. — Я сказала «нуждался». Шарлотта, ты прекрасно выглядишь. Я рада, что тебе хорошо в пансионе Хегер.

А Шарлотта внутренне отпрянула от этого слова. Хорошо — это воспринималось как обвинение в каком-то мелком, скользком преступлении.

Два дня спустя, в понедельник Светлой седмицы, в личных апартаментах Хегеров царили аристократичная спешка и суета. Вскоре разнеслась новость, что мадам Хегер благополучно разродилась мальчиком. Лежа в своей узкой, занавешенной белым кровати, Шарлотта различила среди привычного уже смешения звуков, которыми был полон ночной пансион, тонкий настойчивый плач. Пару дней спустя, что характерно для учтивости Хегеров, Шарлотту и Эмили пригласили наверх навестить мадам Хегер и новорожденного; также характерно для их такта и то, что младшие девочки не знали об этом, хотя младенцы, наверное, были больше по их части.

Разумеется, у Шарлотты имелись наготове нужные фразы восхищения и поздравлений, когда они с Эмили вошли в комнату наверху. Мадам Хегер, выглядевшая округлее и лучезарнее обычного, слегка повернулась, посылая гостьям улыбку и «Доброе утро!» и одновременно застегивая лиф платья. Младенец, лежавший в изгибе материнской руки, пускал белые слюни. Невероятно пышная, сияющая грудь с коралловым кончиком исчезла, как будто и не существовала вовсе.

Отвратительный и притягательный, этот образ не сразу покинул мысли Шарлотты. Напоминает статуэтку девы Марии, которая стоит в маленькой часовне наверху и перед которой всегда горит свет. Брр. Это надо видеть.

Но больше всего ей нравилось… Стоп. Нравилось — слишком неточное и одновременно слишком прямолинейное слово для опыта, который мог включать страх, гнев, ликование, непонимание — фактически все, что угодно.

Уроки с месье Хегером.

Она видела его раньше, в какой-то степени знала: муж мадам Хегер, который часто появлялся здесь, но жизнь которого в основном протекала где-то в другом месте. Он был преподавателем в Атенеум[77]Рояль, школе для мальчиков, по соседству с пансионом Хегер. Соседство было настолько близким, что в одном из уголков сада находилась Allée Défendue, Запретная Прогулка, где сквозь густые ветви деревьев, составлявших живую изгородь, мальчики могли уловить проблеск женственности и тем самым мгновенно развратить девочек. Это был его мир, но кроме того он еще иногда давал уроки французской литературы девочкам в школе жены. Приземистый, хмурый мужчина, постоянно таскающий с собой огромные стопки книг и открывающий двери плечом: казалось, он все время нетерпеливо проталкивается через чей-нибудь порог.

И вот протолкался, прорвался в мир Шарлотты и Эмили.

— Мадемуазели… — Он стоял у двери личного кабинета, задрав подбородок, ухмыляясь, щелкая воображаемым кнутом. — Как вы понимаете, исходя из ваших успехов на данный момент, я счел вас пригодными для своего особого внимания. Прекрасно. Это не повод для торжества. Быть может, вы еще горько об этом пожалеете. Но, обещаю, вы научитесь.

Внезапно французский перестал быть предметом изучения. Он стал живым существом, а потому требовал к себе уважения, почестей, ухаживаний и нежной любви. Пренебрежение и дерзость по отношению к нему не дозволялись.

— Зачем? — Месье Хегер низко склонился над столом Шарлотты, почти падая на колени. Его смуглое подвижное лицо сморщилось в гримасе агонии. Его дрожащая рука нависла над упражнением Шарлотты по переводу, точно тетрадь была пылающим углем, а он собирался с духом, чтобы схватить ее. Он заговорил умоляюще: — Эта… эта заурядность. Зачем, зачем вы это делаете? Я хочу вам помочь. Надеюсь, и вы мне чуть-чуть поможете, вместо того чтобы бичевать вот этим… — его рука тяжело опустилась на упражнение, — этим убожеством.