Возможно, сам вопрос: «Каким был библейский канон и иудеев и христиан в I веке нашей эры?» поставлен неправильно. Никакой идеи «библейского канона» в те времена еще не существовало. Несомненно, был определенный корпус книг, некая «сердцевина», которой отводили главную роль обе группы, и в их число входила большая часть книг, ныне относимых нами к Ветхому Завету – а может быть, и все такие книги, хотя некоторые и них, конечно же, отличались от других в аспектах порядка и важности. Никто не уделял Книге пророка Авдия такого же внимания, как Псалтири; прочем, и здесь случались сюрпризы: Кумранская община, как мы видели сами, обрела в довольно-таки краткой и туманной Книге пророка Аввакума главный источник вдохновения и сведений о жизни их секты. Были и другие книги – их либо считали неважными, либо решительно отвергали: в раввинистической литературе, той же Мишне, они названы «посторонними книгами»; у христиан же они были известны как антилегомены, «оспариваемые книги». Но между этими полюсами был ряд других произведений: их почитали, но к ним не обращались столь же часто, как к книгам из основного корпуса, и цитаты из них брали реже – вот в вопросе о том, как относиться к этим книгам, христиане с иудеями и разошлись. Иудеи были склонны относить эти книги к «посторонним», а христиане часто принимали их, хотя и не причисляли к главному корпусу. Впрочем, этот «корпус» представлял собой не «канон» – иными словами, завершенный и окончательный список, – а скорее просто хранилище часто используемых книг.

Ближе к концу II века уже имеет смысл говорить об иудейском каноне еврейского Священного Писания и о христианском каноне Ветхого Завета, которые отличались друг от друга в вопросе второканонических книг. Для приверженцев и той и другой веры определенные книги уже давно стали неотъемлемой частью свода священных текстов: их постоянно повторяли и часто цитировали (см. главу 10). Но в I веке, когда создавалась большая часть Нового Завета, все было не столь стабильным. Иудеи и христиане (часть которых, конечно же, по-прежнему оставалась иудеями) обращались к самому широкому спектру книг, и те уже были на пути к тому, чтобы стать Библией, но еще ни одну не назвали «библейской»: это просто были «святые писания», и никто еще официально не решил, чем же, по сути, они являются. В иудаизме такого решения так и не приняли; христиане, более склонные к соборным постановлениям, в конце концов составили формальные перечни, но это произошло только в IV веке. Почти все и так, в общем-то, знали, какие книги относились к священным – но не всегда это представляли с точностью, позволяющей сказать, вносить ли сравнительно неизвестную книгу в канон или вычеркнуть ее: никто еще не определил, какие книги располагать «внутри», а какие «вне» канона. Библеист Джеймс Барр однажды сказал об этом так: «В эпоху, которую мы называем “библейскими временами”, никакой Библии еще не было» [24]. В I веке произошел переход от «книг» к «Священному Писанию», но завершился он только во II столетии.

А сам термин «канон» появился еще позже. В раннем христианстве он просто обозначал правило, обычно «правило веры» – некое подобие изначального Символа веры. Только в дни Афанасия Великого, в IV веке, мы находим выражение, согласно которому некоторые книги «не входят в канон» – οὐκ ἐκ του κανόνος [25]. К тому времени, когда появились постановления, люди и так по большей части с этим соглашались: мы увидим, что это применимо и к содержанию Нового Завета. В иудаизме термин, равнозначный понятию «канон», не возникал никогда, хотя еще с эпохи Иосифа Флавия, в чем мы уже убедились, интерес к перечислению и опознанию священных книг возрастал все сильнее.

В теории можно усмотреть еще одно различие в том, как воспринимают Библию иудеи и христиане. В христианстве, как кажется, никогда не замечалось особой разницы в статусе разных книг Ветхого Завета. В Новом Завете свод текстов, который мы называем Еврейской Библией, чаще всего именуется как «закон и пророки», и только раз встречается «тройное описание»: «…в законе Моисеевом и в пророках и псалмах» (Лк 24:44). Итак, мы видим: в древности знали, что «закон» – Тора, или Пятикнижие, – обладает неким превосходством над другими священными книгами. Но из этого не следует ничего: мы не встречаем никаких размышлений ни о различиях, ни о статусе, ни о пассажах из Торы, которые обладали бы большими привилегиями, нежели любые другие. Когда христиане начали составлять перечень ветхозаветных книг, как делал это Евсевий Кесарийский (265–340), они поступали просто, и в конце Второзакония, не отмечая никакого разрыва, переходили прямо к книге Иисуса Навина и другим историческим книгам и пророчествам. У иудейских авторов, с другой стороны, проявляется осведомленность об особом статусе Торы. Мы видим это даже в трудах Иосифа Флавия: он воспринимал пророческие книги (вероятно, для него, как и для других иудеев, в их число входили и те книги, которые мы называем учительными) как подобные Торе по содержанию, но все же особо выделял произведения «законодателя», Моисея.

То же самое мы найдем еще раньше, в I веке до нашей эры, у Филона. Его главные труды – пространные комментарии к Пятикнижию, в котором он видел основополагающий документ иудейской религии – такой же, какими были для греков эпические поэмы Гомера. Он выделил в Торе разделы, о каждом из которых написал трактат (считая в целом, современные издания насчитывают несколько томов), и, возможно, это отражение недавно возникшего иудейского обычая читать длинный раздел Торы на богослужениях, совершаемых в синагоге в шаббат, – хотя полной уверенности в этом у нас нет. Все перечисленное указывает на то, что в иудаизме Пятикнижие к I веку воспринималось как замкнутый корпус, пусть даже мы и не можем утверждать, будто его стали считать важнейшей частью священных текстов прежде, нежели подобный авторитет стяжали и другие писания, – скажем, ряд пророческих книг и Псалтирь вполне могли обрести такой статус столь же рано, как мы видели выше.

На самом деле в тот ранний период большая значимость Торы и менее важный статус текстов, которым предстояло составить разделы Пророков и Писаний, в иудаизме еще не столь заметны – и отличие иудейской религии от зарождающегося христианства легко можно слишком преувеличить. Например, в Мишне один из главных источников библейских цитат – это Книга Притчей Соломоновых, а в Еврейской Библии, согласно принятому у иудеев порядку книг, ей отведено место среди Писаний – то есть в третьем разделе. Кроме того, в числе Писаний находятся «пять свитков» – Книга Есфири, Плач Иеремии, Песнь Песней, Книга Руфи и Книга Екклесиаста (Кохелет): эти книги со временем начали читать на разных религиозных праздниках иудейского года. В отличие от них, к некоторым из книг, отнесенных в раздел Пророков – скажем, к тем же Книгам Царств – почти не обращаются ни в произведениях, ни на богослужении. Тем самым выходит, что деятельная «сердцевина» Еврейской Библии не во всем совпадает с ее обликом, представшим в теории. С другой стороны, в христианстве, где не было никакой теоретической формы, а был лишь перечень, некоторые книги равно так же намного важнее остальных, и настолько важнее, что мы могли бы подумать, будто в эпоху раннего христианства многие общины располагали только подборкой библейских книг, написанных либо на иврите, либо на греческом, и книги эти содержались в свитках. А из-за этого та или иная община могла вообще не знать, какими книгами ей надлежит обладать в теории, – вот и еще одна причина того, почему так сложно точно определить содержание «канона» и почему нам, скорее всего, не следует использовать этот термин, когда мы говорим о времени, предшествующем концу II века.