В этом свете кажется подозрительным аргумент, согласно которому в начале II века по-прежнему царили сомнения о статусе любой из книг, ныне присутствующих в Еврейской Библии. Все наши свидетельства указывают на существование канона или свода, где уже в середине I века нашей эры – самое позднее – содержались те же самые книги, которые и в наши дни появляются в любом печатном экземпляре Еврейской Библии. И если предположить, что «Ядаим» 3:5 говорит о материальных свитках, тогда у нас нет никаких свидетельств того, что по вопросу этих книг когда-либо возникали расхождения. И новозаветные авторы, и раввины, составители Мишны, воспринимали эти тексты как священные. Никто не вносил их в канон, в том смысле, что никто не принимал официального решения считать их авторитетными – но никто и не настаивал на этом, сражаясь с оппозицией. Их просто принимали.

И все же: можем ли мы проследить какие-либо ранние этапы того, как книги шли к этому принятию? В начале XX века библеисты часто ссылались на три раздела Еврейской Библии: Тору, Пророков и Писания – и предполагали, что это свидетельствует о трех этапах процесса «внесения в канон». Закон, или Тора (иными словами, Пятикнижие) почитался священным уже во времена Ездры, в V столетии до нашей эры, когда его требования налагались на тех, кто вернулся из Вавилонского плена (см.: Неем 8) – совсем вскоре после того, как его объединили в свод, если последовать за теорией о четырех источниках (JEDP), кратко обозначенной в главе 2. Но община в Самарии, известная в новозаветную эпоху под именем самаритян и ставшая к тому времени наполовину иудейской, принимала как Священное Писание одну лишь Тору (и это не изменилось по сей день). Это позволяет предположить, что другие части Еврейской Библии были сведены воедино позже, нежели Тора, которой во время иудео-самаритянского раскола Библия и ограничивалась. К сожалению, никто не знает, когда именно это произошло [11], но в любом случае развитие Пророков и Писаний происходило позже. Что касается двух последних упомянутых разделов, то иногда утверждали, что Пророки были завершены еще до написания Книги Даниила (II век до нашей эры), – ведь иначе ее бы в любом случае добавили к ним, будь это возможно[44]. Получается, раздел Писаний принял окончательный облик последним – и его границы оставались зыбкими еще в конце I века нашей эры: подтверждение этому – споры о Песни Песней и Книге Екклесиаста, только что нами рассмотренные.

Эта гипотеза о трех этапах ныне, по большому счету, отвергнута – но не потому, что против нее свидетельствуют некие веские доказательства, а просто потому, что в ее пользу почти ничего не говорит. Это просто серия догадок – хотя стоит признать, что это нередкий случай в библеистике. Мы не знаем, почему самаритяне признавали одну только Тору. Да, можно с уверенностью сказать, что Тора существовала и до раскола, иначе самаритяне просто бы не смогли ее принять; но мы не можем утверждать ни того, что у Торы в то время был особый священный статус, признаваемый всеми иудеями, ни того, что все остальные библейские тексты появились позже. Предполагается, что Ездра – при условии, что он на самом деле существовал, – читал «закон» при большом собрании людей, но был ли этот закон хоть в какой-то мере похож на Пятикнижие наших дней – об этом можно только догадываться, да и к тому же (как уже упоминалось) Ездре пришлось бы читать очень-очень быстро, чтобы прочесть весь закон за одно-единственное утро. Опять же, есть много возможных причин того, почему Даниилу не отвели место среди пророков: в самой книге он ни разу не назван пророком, а только мудрецом, и мысль о том, что его книге «надлежит быть» в библейском каноне в числе пророческих – это современное суждение. Что же касается Писаний, то их границы вовсе не были туманными – если верна только что обозначенная нами гипотеза насчет Песни Песней и Книги Екклесиаста; и даже мнение большинства склоняется к тому, что если эти границы и размыты, то лишь слегка. В мысли о том, что Закон, Пророки и Писания собирались в данном порядке, есть некая приятная логичность, но эта теория всегда была шаткой и неубедительной.

Правда может оказаться более неприглядной, и все же, в каком-то смысле, более близкой к традиции. Вероятно, разные части Еврейской Библии обретали авторитетный статус в разное время, независимо от того, в каком разделе они находятся сейчас. Можно легко представить, что книги пророков, или по крайней мере некоторых из них, вскоре после их создания стали восприниматься как изречения самого Бога – на что и притязали, – и тем самым обрели особый статус, причем, возможно, даже раньше, чем те или иные части Торы. Если все было не так, сложно сказать, как они вообще сумели бы выжить. Примерно так же некоторые разделы Пятикнижия могли обрести статус авторитетных почти сразу. В частности, Второзаконие могло считаться достойным доверия с самого же начала, если оно, как полагают многие, и правда было «книгой Закона», найденной в Храме в дни царя Иосии (см. главу 3). Псалтирь, или хотя бы те или иные псалмы, обрели авторитет благодаря тому, что звучали в Храме, и когда всю книгу приписали царю Давиду – как приписали «учительные книги» царю Соломону, – это стало притязанием на каноничность, и вполне может быть, что это притязание завершилось успехом. Что касается исторических книг и разделов, то, скорее всего, предания в Пятикнижии обрели нормативный характер вскоре после того, как были записаны. Второзаконническая история – первые четыре книги Пророков в Еврейской Библии – это официальная история Израиля, а не плод чьих-то вольных размышлений, так что ее, видимо, приняли вскоре после ее появления, в VI столетии до нашей эры. Так текст большей части Еврейской Библии становится каноничным даже раньше, чем в трехэтапной модели. В культурах Древнего Ближнего Востока знали, что такое каноническая литература, и Еврейская Библия – это канон Израиля [12]. Естественно, книги не имели возможности стать авторитетными прежде, чем были написаны: если Книгу Даниила или Книгу Екклесиаста сочинили только во II веке до нашей эры, значит, они могли войти в канон никак не раньше этого времени. Впрочем, лично мне внушает сомнения такая модель, в которой записанный материал лишь спустя несколько веков обретал канонический статус. В Ветхом Завете почти нет случайной литературы; большая ее часть предназначалась для официального признания, и, вероятно, получала его, едва возникнув.

Это не слишком-то помогает нам установить абсолютно точные даты. Пятикнижие, по общему мнению, обрело окончательный облик в V–IV веках до нашей эры – это не так далеко отстоит от времени написания Книги Ездры, так что мысль о связи обоих источников вполне правомерна. Впрочем, почти невозможно представить, будто древние предания и некоторые из древних законов, особенно те, что приведены в Книге Бытия или в Книге Исхода, дожидались, пока появится Книга Ездры, и только потом стали официально признанной литературой народа. Равно так же некоторые псалмы возникли лишь в период Второго Храма, возможно, даже в III веке до нашей эры – скажем, обратите внимание на псалом 118, посвященный Закону – и именно тогда весь свод псалмов (в противопоставлении с отдельными) стал именоваться Псалтирью царя Давида. Но еще в дни Храма Соломона, в VIII–VII веках нашей эры, могли быть и более древние псалмы, уже обретшие авторитет как выражение народного чувства. Как только мы перестанем расценивать причисление к канону как приписывание официального статуса уже существующим текстам из далекого прошлого, и как только мы допустим, что текст мог войти в канон вскоре после того, как возникал, тогда нам уже не нужно будет отделять этот процесс от сущности ветхозаветных книг и намертво привязывать к порядку, в котором они сочинялись. Иудейские тексты хранят совершенное молчание обо всем, что касается канона, и для меня это очень весомый аргумент. Просто никто и никогда даже не вспоминал ни о каких неканонических текстах.