Ветераны честным фронтовым словом гарантировали безопасность делегатов. Леконт решил ехать сам, но в последний момент в авто впорхнула Мари-Жаклин с блокнотом наперевес.

Когда вернулись, уже начинало темнеть. Бродившая по двору мадам директор достала бумагу с печатью, но, поглядев на Леконта, поспешила исчезнуть.

* * *

— Вы хороший педагог, — задумчиво молвила Мари-Жаклин, макая губы в вино. — Даже не думала, что удастся усмирить этих вандейцев. Когда вы ушли, у мадам Жубер стало совсем тоскливо. Я, как вы помните, закончила раньше, но подруги рассказали. Мы с ними так и не поняли, почему мадам Инесса вас бросила.

Анри Леконт предпочел промолчать. Он вдруг понял, что ему уже не больно. Гадко, мерзко, но жить все-таки можно.

— Тот поросенок, конечно, побогаче вас да еще виконт. Знаете, их так и стали величать — наши свинки. Оба розовенькие, пухленькие, довольные, хоть бантик повязывай. Не злитесь, шеф, я совершенно не боюсь. Внутри вас, конечно, прячется зверь, но я его быстро приручу.

Засмеялась, взяла со стола бутылку.

— Налить? Мне, пожалуй, хватит. Ну, что вы такой хмурый? Давайте развеселю. Помните, в моем классе была Роган-Померси, тоже, как и я, Мари. Она, кстати, действительно родственница Роганов, младшая ветвь.

Бывший учитель на миг задумался.

— На задней парте сидела и все время ходила в перчатках.

— Да! А почему? А потому что у нее левая рука покрыта шерстью. И когти, самые настоящие. Леконт, я сама видела!..

— Это к профессору Каррелю. Он этнограф, записывает мифы и предания. Фольклор современной французской школы…

Мари-Жаклин встала.

— Нет! Правда, правда! И еще у нее…

Дах! Да-дах! Д-дах! Дах!

За окном что-то блеснуло, дрогнули стекла. Анри Леконт встал, накинул не плечи пальто.

— И что я теперь в Клошмерле скажу?

Д-дах! Да-дах!

— А, все равно не поверят!

Взял шляпу, надел, слегка сдвинув за ухо.

— Леконт, не ходи! — Жаклин, подбежав, схватила за руку. — Ты без оружия, ты даже не солдат.

— Без оружия, — согласился он. — Но все равно, надо глянуть.

* * *

Последние выстрелы прогремели, когда он вышел в галерею. Стреляли возле въезда. Уже стемнело, но бывшему учителю почудилось, будто по двору пронеслась белесая тень. Мимо корпусов, к воротам… Нет ее!

Внизу кричали, кто-то, срыввая голос, пытался командовать, наконец, все стихло, однако ненадолго.

— Господин капитан, эксперт исчез! В очках который, биолог.

…Холодно, гадко, мерзко, есть охота, шнапсу бы глоток, еще и этот снег!

Бывший унтер-офицер Иоганн Фест, смахнув с лица ледяную крупу, отряхнул шляпу. Стареешь, ветеран? Подумаешь, снег! Да, мокрый, да, за ворот падает. Солдат должен что? Правильно, стойко переносить лишения и трудности. Обстрела нет? Англичане газ не пустили? В окоп не гонят, где вода по колено? Так радуйся жизни!

— По глотку, камрады, по глотку. Надо, чтобы всем хватило.

Кто жаловался, что шнапса нет? Бравые шуцманы уже что-то раздобыли.

Снег зарядил почти с самого утра, только-только развиднелось. Слезы-льдинки падали на холодную землю, одевая ее в белый саван. Авто с красными крестами увезли трупы, на краю провала, в котором исчезла крепость, кто-то уже поставил наскоро сбитый деревянный крест.

— По глотку, камрад!

Вот и очередь дошла. Иоганн Фест, отхлебнув, подождал, пока жидкий огонь разойдется по жилам, резко выдохнул.

— Спасибо!

Сигареты в кармане почти не промокли, нашлась и зажигалка.

Щелк!

— О! Камрад, угости!..

Бывший унтер-офицер протянул пачку. Жадничать грех!

— Камрады, так что делать будем?

Вопрос повис в холодном сыром воздухе. И действительно, что?

* * *

Мальчишек из Гитлерюгенда на холоде все же держать не стали, отпустили. Но и без них народу на площади собралось немало, почти под сотню. Имелись и новички в основном в приметной черной форме, наверняка из местных СС. Пришли не только они. Площадь окружили с одной стороны парни из СА в светло-зеленых шинелях, с другой гражданские с двухцветными баварскими повязками. Оружия не имели, однако стояли густо и никуда уходить не собирались.

Памятный еще по Берлину толстый штандартенфюрер (уцелел!) то и дело проникал за строй штурмовиков, возвращался, подбегал к Олендорфу и начинал размахивать руками. Тот слушал, кивал, и толстяк вновь пускался в путь. Что-то не ладилось. Уж полевую кухню из ближайшей части могли бы прислать. Не обеднели. Значит, Гиммлер здесь уже персона нон грата.

…Нет его нигде, сгинул, как только в воздухе закружились первые снежинки, словно все происходящее не его забота. Погибли мальчишки-юнкера, и ладно.

Глядя на то, что осталось от училища, бывший унтер-офицер пытался понять, чего еще ждут в Берлине. Скрыть такое не выйдет, в Баварии нацизм любят далеко не все. Значит, по радио уже сообщили, весь мир узнал. Одна оплеуха в Берлине, другая здесь, в Бад-Тёльце. Это уже не слабость власти, это полное бессилие. Почему Гиммлера не арестовали, как когда-то Рёма?

Ответ был только один. Черный орден СС слишком силен, острожный фюрер ждет, пока «верный Генрих» сам сломает себе шею. Остальные «фюреры» выжидают, а вот баварцы определенно поняли, что к чему. Гауляйтер Адольф Вагнер считается в НСДАП одним из самых умных и предусмотрительных.

— Господин Фест, господин Фест!..

Молодой паренек в новенькой черной форме подбежал, скользнув подошвами по замерзшей луже.

— Вас просят подойти, господин Фест!

Бывший унтер-офицер оглянулся. И не сбежать! Сделал шаг, и тут же от толпы отделился крепкий детина в кожаном плаще. Олендорф обещал — Олендорф выполнил, в затылок дышат.

* * *

То, что в СС вступают такие, как Рудольф Брандт, ничего удивительного нет. Пусть он и доктор, но карьера не заладилась, да еще связался с арлекинами из Аненербе, после чего и его самого перестали воспринимать всерьез. Олендорф — совсем иное дело, работал в институте мировой экономики, ученый, светлая голова. Фанатик? Доктор Иоганн Фест искренне считал, что верить в национал-социализм могут только очень глупые люди. Значит, карьера? Невеликая радость служить при Гиммлере!

В одну из нечастых встреч с Шейхом, бывший унтер-офицер напомнил ему их давний разговор, случившийся в Мюнхене летом незабываемого 1919-го. Шейх, имевший какое-то отношение к расследованию убийства активистов общества «Туле» как-то сказал, что коммунисты пытались ударить в мистическое сердце Германии. Европа материализм изжила, будущая белая цивилизация неизбежно проникнется мистическим духом, особенно немецкая, имеющая столь глубокие арийские корни. И вот теперь, через много лет, доктор Фест поинтересовался, не стоит ли считать именно СС Гиммлера воплощением той самой мистической цивилизации, ее квинтэссенцией.