– Если это не она, Джей, тогда где она скрывается?

– Скоро найдем. Под наблюдением все население острова. За каждым движением его мам следят. Ее скоро найдут.

– А Генри?

– К нему в машину подложили маячок. Но вот что странно: похоже, этим вечером он отправился в одно из мебельных хранилищ Эверетта на севере Сиэтла.

– Зачем?

– Это еще неизвестно. Однако Рейнольдс отслеживает все их разговоры и имеет доступ к их камерам видеонаблюдения. Просматриваются все их метаданные, всё, что в компьютере, просеивают как сквозь сито. Пазл уже заканчивают складывать, это всего лишь вопрос нескольких дней.

– Отличная работа, Джей. А теперь возвращайся к себе. Иди отдыхай.

– О том, чтобы Миа спала здесь этой ночью, не может быть и речи, договорились?

Огастин утвердительно кивнул. Джей ушел. Грант взял с маленького столика книгу под названием «Революция». Если верить историкам, Томас Джефферсон любил вино, музыку, книги, науки и искусства. Он переписывался с учеными всего мира, увлекался архитектурой – это он с помощью французских архитекторов нарисовал Капитолий Ричмонда, – виноделием, садоводством, географией, математикой. Кроме того, он изобрел и улучшил целую кучу инструментов – например, шифровальную машину. Выступал за отделение церкви от государства, но с противниками был настоящим Макиавелли… Черт, какой человек! Поднеся бокал к губам, Грант спросил себя, что будут говорить о сегодняшних политиках – похотливых обезьянах, глупых и продажных демагогах. Вероятно, он плакал бы. Но особенно восхищал Гранта тот факт, что у Джефферсона была черная любовница. Он так и не дал ей свободы, но освободил двоих ее сыновей. Тесты ДНК, взятые у потомков молодой женщины, подтвердили, что некий Эстон Хемингс – в самом деле сын бывшего президента и черной рабыни.

Ребенок…

– Святой Томас, – прошептал Грант, поднимая свой бокал к висящим на стене картинам.

Затем вынул телефон и набрал номер, не помеченный никаким именем.

– Хорошо, – сказал он. – Можешь подняться… Но на ночь ты здесь не остаешься.

Через пятнадцать минут – Огастин улыбнулся: она не особенно торопилась – в дверь постучали.

– Открыто!

– Где ты?

– В спальне!

Огастин увидел, как она появляется на пороге, блистательная, столь же прекрасная, сколь и грешная.

– Твой «Хилли Би» был хорош?

Любимый коктейль Миа в этом отеле. Она подошла к хозяину апартаментов и наклонилась:

– Попробуй.

Женщина сунула язык в рот Гранта. Вкус одновременно сладкий и терпкий на фоне вкуса джина.

– Зови меня Томасом, – попросил он.

Миа изо всех сил отвесила ему пощечину.

– Ублюдок несчастный, думаешь, я не знаю, где мы находимся?

Он улыбнулся. Миа изучала политические науки в Гарварде. Она была лучшей в своей группе.

* * *

Ноа вернулся в гостиничный номер. Повсюду скотчем приклеены кусочки бумаги, стикеры, статьи из печатных изданий и фотографии. Он также задействовал белый стол, на котором маркером нарисовал схему. Как в редакционном кабинете.

Детектив внимательно посмотрел на эту схему, налил себе в мини-баре апельсинового сока, подошел к застеленной двери и вышел на балкон. На пристани звякали ванты, и фонари вдоль причалов были как острова в море тумана. Его тревожила парочка моментов. Теневая зона, заминка в стройной системе. Он думал о том запечатанном конверте, который нашел у Генри… О находящемся в нем договоре… Кто этот человек под кодовым названием 5025-ЕХ? Будет не так-то легко найти его в таком мегаполисе, как Лос-Анджелес, но, по крайней мере, у него есть адрес, откуда начинать: координаты фирмы, указанные в договоре. Даже несмотря на то, что тот десятилетней давности.

Ноа испытывал то же ощущение, что тогда в комнате Генри: впечатление, что мальчика там нет, что комната на самом деле не его – чуть больше, чем номер в гостинице, куда въезжают на время с несколькими личными вещами.

Он посмотрел на залив. Скоро должен подняться туман. Ноа начинал различать рисунок сквозь него – медленно, кусок за куском, остров обретал форму.

* * *

Струи дождя хлестали по иллюминаторам и главной палубе, которая была наполовину пуста. Восемь вечера. Бармен выглядел как человек, умирающий от скуки. Под столом у самых моих ног стояла картонная коробка. Черт, ну и рожи сделались бы у моих попутчиков, узнай они, что там внутри! В машине я подсчитал: больше двадцати тысяч долларов в купюрах от десяти до двадцати… И, возможно, это только последний урожай. Не могли же мои мамы каждый месяц заявляться в банк с пачками купюр; должно быть, они нашли способ как-то сбыть эти деньги.

Мои мамы шантажируют весь остров…

Невозможно.

И тем не менее я должен признать очевидное: все доказательства здесь, у меня перед глазами. Сколько времени это продолжается? Сколько жертв на их совести? Существует ли что-то еще, что они от меня скрывают? О да, один пункт из этого списка мне точно известен – личность моего отца.

Кто они такие?

Я хочу сказать, кто они такие на самом деле? Я начинал сомневаться во всем, что до сих пор знал. Даже в своих воспоминаниях: их очень легко состряпать для кого-то, в течение всего подросткового периода постоянно повторяя одни и те же истории, пока человек действительно не поверит всему, что ему рассказывают…

Мне казалось, что я вспоминаю: в девять лет я носил другое имя. Миль или Майлс… Или это фантазия? Кто не сомневался в своих воспоминаниях, в их подлинности? Кто никогда не спрашивал себя, сколько в них додуманного, приукрашенного? Все мы лжецы. Мы скрываем, подделываем, изменяем, заполняем пустоты. Все мы мифоманы, только проявляется это по-разному. Неужели вся моя жизнь до настоящего момента, то, как я вам ее описал, – всего лишь ложь? Осталось ли у меня хоть что-то, что может служить зацепкой? Чарли… Я сердился на него за то, что он отправил мне послание «они лгут», но это все равно что сердиться на врача за диагноз. Чарли хотел предупредить меня, предостеречь. Что ни говори, он был моим лучшим другом. Если я больше не могу доверять своим мамам, по крайней мере, могу же я еще верить своим друзьям, мне подобным, моим братьям?..

Будто уловив мои мысли, в это самое мгновение в кармане зажужжал мобильник, и я вышел. Это был он, Чарли. Я нажал зеленую кнопку справа.

– Чарли?

– Генри… О, Генри, о, черт, Генри… – Он в открытую рыдал в трубку. – О, Генри, дружище, я в таком дерьме! Надо… тебе надо прийти… Это он так сказал… О, дерьмо, какое дерьмо, Генри…

– Чарли, в чем дело? Что ты говоришь? Я ничего не понимаю! О ком ты говоришь?