– Даррелл… О, Генри, прости меня, брат, про…

Телефон был вырван у него из рук.

– Привет, Генри, дружок.

Моя кровь разом превратилась в лед: голос Даррелла.

– Даррелл?

– Не Даррелл, мелкий засранец! Мистер Оутс…

– Э… Да…

– Не слышу.

– Мистер… Оутс…

– Вы с приятелями попытались нас поиметь, Генри-красавчик…

Я судорожно искал, что сказать, но что? «Это не мы, это Шейн»? «Я и не думал с вами жульничать…»?

– Это не мы… мистер Оутс…

– Не пачкай мне мозги, мелкий дурик! Даже не пытайся выкручиваться!

Он орал. Его голос был совершенно истерическим. Я замолчал. В течение какого-то времени никто из нас не говорил. Затем он, судя по всему, взял себя в руки; его голос сделался мягким и ледяным.

– А теперь ты захлопнешь пасть и будешь меня слушать, понятно?

– Да.

– Иначе твой дружок, здесь и сейчас, сдохнет. Въезжаешь?

Я услышал, как совсем рядом стонет Чарли. А также шум волн.

– Я понял, да.

– Ладно. Ты где, мразь?

– На пароме, я возвращаюсь.

– Сколько времени?

– Прибываем через четверть часа… почти.

– Очень хорошо. У тебя остается шанс спасти своего кореша. Единственный. Втыкаешь?

– Да.

– Ну, так вот, что ты сейчас сделаешь…

Он выдержал короткую драматическую паузу, как это бывает в театре, а затем снова заговорил:

– Ты покатишь к маяку, припаркуешь машину внизу и поднимешься наверх, понял?

– Да. Я понял.

– Повтори…

Я повторил.

– И не советую тебе звонить поганым копам. Потому что едва я услышу звук сирены, я спихну твоего друга в пустоту, слышишь? Я столкну его вниз. Мне терять больше нечего, мне… больше нечего терять, дерьмо… из-за вас…

По моему телу пробежала дрожь, это продолжалось очень долго. Его тон был замогильным, безжалостным, не терпящим возражений.

– Иду, – сказал я, чувствуя, что кровь у меня окончательно заледенела. – Не делайте ему ничего… пожалуйста.

Не ответив, Даррелл разъединился.

* * *

Море было бурным. Когда мы причалили, волны заходили в порт. Ветер дул все сильнее и сильнее, дождь превратил улицы в ручьи: я как можно быстрее поднялся по Мейн-стрит – к счастью, машина шерифа не маячила на углу – до перекрестка. Сквозь струи проливного дождя я заметил фасад магазина «Кен & Гриль», затем повернул на Юрика-стрит, как если б возвращался к себе, но вместо этого резко свернул на север. Быстрый стук «дворников» вторил стуку моего сердца.

* * *

Телефон. Он вырвал Джея из сна. Сквозь стены пульсировали басы из расположенного по соседству клуба. Он повернулся в спальном мешке, брошенном на матрас, лежащий прямо на полу, и протянул руку, чтобы схватить вибрирующий рядом телефон.

– Ну?

– Мистер Шимански?

Джей узнал голос одного из молодых парней, которые работали в новом штабе.

Он посмотрел на будильник. Двадцать три тридцать. Сразу же насторожился.

– Что такое?

– Происходит какая-то странная штука; возможно, вам стоит самому поехать взглянуть…

– Какая еще штука?

– Генри… похоже, у него неприятности…

Джей выпрямился. На окнах не было занавесок. Через окна проникал неоновый свет из вьетнамского ресторана, окрашивая стены в кричащие цвета. Снаружи доносились голоса – шумела кучка подвыпивших студентов на Восемнадцатой улице.

– Какого рода неприятности?

– Около получаса назад он получил странный телефонный звонок…

– Около получаса? – уточнил Джей.

Он подсчитал. По тихоокеанскому времени, там, на Гласс-Айленд, 20.30.

– Э, да… Я вышел за колой… Когда вернулся, то уточнил, не случилось ли чего, пока меня не было, и вот этот звонок… Включить вам запись?

– Давай.

Лоб Джея сморщился, лицо приобрело суровое выражение.

– Бардак! – закричал он, даже не дослушав записи. – Выхожу! Немедленно предупредите мистера Огастина! Если он не ответит, дозванивайтесь!

С телефоном в руке Джей выскочил из своего спального мешка. Поискал номер Рейнольдса. Вместо него услышал голос автоответчика.

– Бардак! – повторил Джей.

Он поспешил в ванную комнату, открыл на полную мощность кран с холодной водой и сунул голову под струю. Быстро оделся и в прыжке схватил ветровку. Телефон начал звонить, когда Джей скатывался по узкой лестнице и, все еще застегивая рубашку, толкал застекленную дверь, выскакивая на тротуар. Ночь была прохладной, но Восемнадцатая улица кишела студентами и туристами, входящими и выходящими из клубов «Шарманка Мадам», «Небеса & Ад» и «Дым & Ствол».

– Джей? Ты мне звонил?

– Ноа? Тебе надо рвануть на маяк! Да, на маяк острова, на Лаймстоун-пойнт… Немедленно! Все объясню в машине… БЕГОМ! И позвони мне, когда выедешь!

– А?.. Ладно, ладно! Выбегаю, перезвоню!

Джей обернулся кругом. Голоса, смешки, крики, машины, которые сигналят, проезжая мимо. Дерьмовый квартал… Еще десять лет назад ему здесь нравилось. Но не теперь. На него налетел пьяный студент. Джей с яростью оттолкнул его, и студент рухнул на землю.

– Эй! – закричала девушка, которая шла с ним.

Не обратив ни малейшего внимания на ее истеричные вопли, Джей вошел во вьетнамский ресторан, пересек зал.

– Фонг, приготовь мне один из своих секретных кофе! Шевелись! Очень срочно!

* * *

Я мчался в ночи: низкие ветви елей, зеленая стенка, плотная и мокрая, пробегала в свете фар. Я ворвался на северное побережье. Хаос моря и скал, расположенных ниже, шум прибоя, тревожные очертания побережья, полного мысов и бухт.

Вдалеке свет, над деревьями, но я его еще не вижу…

Последний поворот, я обогнул лес. Он появился: один из стандартных белых маяков, какие можно встретить по всему побережью Калифорнии, Орегона и штата Вашингтон: тонкий, изящный, с металлической платформой на вершине, где стоит фонарь в будке, выкрашенной красным. Там еще есть домик, стоявший всегда заброшенным, сколько я помню. Я ехал слишком быстро. Из-за собачьей погоды все было туманным, расплывчатым, полным огней и цветов, которые разбрызгивались, сливаясь друг с другом.

Примчавшись, я затормозил, машину занесло, и она забуксовала, подняв на обочине целую тучу мелких камушков. Я выскочил наружу и побежал. В одну секунду – чистое безумие – мой взгляд ухватил все подробности… Огромная светящаяся кисть маяка, словно проделывающая туннель света от его верхушки сквозь тучи, бурный океан, лягающий скалы, будто боксер, опьяневший от ударов, гейзеры пены, истерические крики морских птиц – и особенно, особенно Чарли, привязанный к парапету, на самом верху, лицом к зияющей пустоте, снаружи…